Все, способные дышать дыхание

утра, тат-алюф Зеев Тамарчик спит на своем стеганом диване и сквозь сон слышит, как какая-то маленькая девочка зовет собаку: «Динка! Динка!» – только это не сон, и не собака, и не «Динка!», и Зеев Тамарчик, вскочив со льдом в животе, бредет пошатываясь в спальню, стукается о дверной косяк, садится на кровать к Соне, и Соня безо всякого предупреждения начинает рыдать, обхватив его тоненькими лапками, и Зеев Тамарчик гладит ее пальцы, покрытые радужными шелушащимися разводами, и тепло дышит в ее немытые, пахнущие грибами волосы, и рассказывает ей сказку про Нуми, намнемана, который однажды нашел огромный ананас и понес его в гнездо к другим намнеманам, и там стало что-то такое происходить, и вдруг к ним в гости пришла собака динго, которая не ест ананасов, понюхала ананас и сказала: «Хм, пахнет совсем не так, как должна пахнуть еда!» – а намнеманы сказали: «Да ты попробуй хоть кусочек!» – и глупая собака динго попыталась укусить ананас прямо в кожуре и сломала себе зуб, а самый маленький и главный и бесстрашный и красивый и веселый намнеман сказал, что у него есть клей и сейчас он приклеит зуб обратно и вообще все это очень, очень, очень весело.

30. Есть

Яся Артельман спускается с третьего этажа лабораторного здания, неся под мышками Сорок Третьего и Шестую-бет. Идет к ближайшему газону, сажает кроликов в траву.

Яся Артельман. Все, валите.

Сорок Третий и Шестая-бет медленно хлопают глазами, привыкая к свету. Шестая-бет немедленно начинает пастись.

Яся Артельман (обращаясь к Сорок Третьему). А ты чего?

Сорок Третий. А?

Яся Артельман. Ешь давай.

Сорок Третий припрыгивает поближе к Ясе Артельману и замирает у его ноги.

Яся Артельман. Ну что такое? Вон смотри, хавера твоя как хорошо ест травку. Давай, пасись, все, свобода.

Сорок Третий закрывает глаза и сидит неподвижно.

Яся Артельман. Ну ты чего? Прыгай давай. Трава есть, все есть, вон крольчат с телкой твоей заведете.

Шестая-бет постепенно удаляется.

Сорок Третий (внезапно). Есть крольчат.

Яся Артельман. Что?

Сорок Третий. Есть крольчат.

Яся Артельман. А! Не будем мы есть твоих крольчат, обещаю. Факельман нашел морозильник с кормами, с мясом, там на дне еще есть прямо замороженное, килограмм тридцать.

Сорок Третий. Уже есть крольчат.

Яся Артельман (внезапно понимая). Так у вас уже есть крольчата! Где?

Сорок Третий молчит.

Яся Артельман (неловко). Пропали, что ли?

Пауза.

Сорок Третий. Их пальцами забрали. Взяли по одному, вот так – раз, раз, раз – и забрали. Они пиииип! Пиииип! Один кусался. Пальцами по одному раз, раз, раз – и нет.

Яся Артельман. Ах ты ж господи… Давно? А, бессмысленный вопрос, наверное. Где?

Сорок Третий. Там.

Яся Артельман. В лаборатории, что ли? Там вроде больше нет никого. Сиди тут, я пойду поищу. Я их найду, им сейчас деться некуда, я их найду.

Взбегает обратно по лестнице, пропадает из виду. Появляется Шестая-бет, садится рядом с Сорок Третьим, медленно жует. Сорок Третий прихватывает пучок травы, медленно жует. Время идет, ничего не происходит. Появляется Яся Артельман.

Яся Артельман. Не нашел, но я еще буду искать. Может, они разбежались куда, там наверху пара комнат разворочена, двери открыты. Я расставлю корм и вечером там посижу, они могут с перепугу прятаться, я тихо посижу, если они там – они на корм выйдут. Ребятам скажу, вдруг кто увидит тоже. Они какие?

Сорок Третий. Маааааленькие. Один кусается.

Яся Артельман. Ладно, разберемся. (Увидев Шестую-бет.) А ты что здесь делаешь?

Шестая-бет. Ем.

Яся Артельман. Так а чего вернулась? Гуляйте, все, никто вас не запирает! Давайте завтра утром сюда приходите, я ночью там наверху посижу, если они прячутся, они на корм выйдут.

Сорок Третий. Кто?

Яся Артельман (недоуменно). Крольчата ваши. Я их найду.

Сорок Третий (равнодушно). А… Зачем?

Яся Артельман. Что – зачем?

Сорок Третий. Зачем найдешь? Есть?

Яся Артельман. Да почему есть?

Сорок Третий. А зачем?

Шестая-бет. Я пить хочу. Где мне пить?

Сорок Третий. А где тут поилка? Я пить хочу.

Яся Артельман. Господи помилуй.

Шестая-бет прижимается к его ноге, сидит, закрыв глаза, жует. Сорок Третий подбирается поближе, сидит, закрыв глаза, жует.

Надав Нойман. I don't give a shit, I'm ready to stay right here, I don't give a fuck, we can all live right here, if you ask me, there is food, there is sun, I don't give a shit about the rest[54].

Ури Факельман. У те бя что, в Израиле совсем никого нет?

Надав Нойман. I have some kind of an aunt in Eilat. Is there still Eilat? I don't know, I don't give a fuck[55].

Ури Факельман. Бен-зона́[56] ты, Нойман, я, блядь, подыхаю тут, у меня мои в Рамат-Гане, я нихуя не знаю, что там мои в Рамат-Гане, я ночью лежу, и меня прямо тошнит, я такое себе представляю… Если, блядь, в пятницу не будет ебаный вертолет, я, блядь, уйду в самoволку, все, блядь, я себе сказал – в пятницу в двенадцать. У меня старший брат там, у меня бабушка там, у меня у брата двое близнецов шестилетних.

Надав Нойман. Ramat-Gan is fucked, man. Haven't you heard anything from them?[57]

Ури Факельман. Да, лядь, откуда б я услышал? Я так думаю, брат мой – железный чувак, я думаю, с ними все хорошо, я скорее про бабушку, брат ее звал-звал с ним жить, мы ее звали-звали с нами жить, но она упрямая очень. Я вообще не знаю, что там как. Я скорее про бабушку чего-то. Я чо-то, знаешь, с этой памятью – я чо-то как мультик все время вижу, как когда мы тут отстреливались сквозь, ну, где птицы, насквозь через клетки, там была такая узкая птица одна, такая красивая – пиздец, она билась-билась, и с нее перья сыпались – прямо розовые и золотые. Я тебе говорю – она пиздец была похожа на бабушку мою. Я чо-то про бабушку в основном.

Надав Нойман. Feel you, man. I'm just saying, you know, if it was totally up to me I'd fucking stay right here, fuck everything. I'm even ready to fuck Bianka, I am, I'll just use two condoms to avoid any pru-u-rvu, God forbid[58].

Оба смеются. Видят Ясю Артельмана с кроликами, по жестам Яси Артельмана понимают, что он чем-то возбужден.

Ури Факельман.

Стал возиться с этими двумя дебилами, представляешь? Кормит их, еще что-то. Артельман такой, всех жалеет. Артельман бы Геббельса пожалел.

Надав Нойман. By the way, Goebbels was an interesting man, you know? Really pathetic. He had a diary, you know? I read his diary, they have published his diary and I read his diary, it's really pathetic, he constantly feels like such a shmuck,