– Я бы не стала сразу спрашивать об этом, – посоветовала Мириам. – Пусть они добровольно предоставят информацию. Если хотите долгосрочного контакта, нужно, чтобы диалог протекал естественно.
Только когда взгляд штандартенфюрера сузился, Мириам осознала, что вернулась к командному тону. Резкие, шлифованные слоги стали привычкой, которая просыпалась перед людьми в форме.
– Я заведую этими сообщениями, – слова Баша танцевали на острие лезвия. – Я буду их диктовать.
И продиктовал. Покорный солдат записал текст сообщения на обороте документов Хенрики, признанных бесполезными, и набрал его на шифровальной машинке. Мириам повторила закодированное послание хриплым голосом Каспера, осмеливаясь чуть дольше необходимого задержать палец на кнопке передачи в надежде, что на другом конце смогут поймать отзвуки шума, который поднимали заправляющие в подвале эсэсовцы.
Процесс казался убийственно медленным. Прошло несколько минут, пока их сообщение было принято, ответ составлен, закодирован, надиктован обратно и пропущен через шифровальную машинку.
ВОЛКИ ВОЙНЫ СОБИРАЮТСЯ.
– Волки войны собираются? – зачитал вслух Баш. – Что это значит?
Означать это могло многое. Возможно, пауза между первоначальным запросом и ответом Баша была слишком долгой. Или, возможно, они получили предупреждение Мириам, поймали его в топоте сапог или грохоте падающих книг.
– Это пароль, – сообщила офицеру Мириам, вспоминая отчаянный крик Яэль бойцам Сопротивления прошлой ночью. – Они хотят проверить, мы ли это.
Губы штандартенфюрера напряглись. (Злость или расстройство? Невозможно сказать). Он подошёл к стоящему на коленях Феликсу Вольфу, бледные волосы сливались с ещё более бледным, покрытым капельками пота лицом. Мальчишка вздрагивал от каждого шага штандартенфюрера. Мириам даже пришлось напомнить себе, что ей его не жаль.
– Какой ответ?
– Что-то… – Феликс часто задышал, когда Баш вырвал скрученный кусок ткани из его рта. – Что-то о г-гниющих песнях и костях! Я точно не помню.
Мириам помнила. Они поют песню гнилых костей. Эти слова гудели в её памяти. Гнилых, гнилых. Да, всё прогнило. Вот бы получилось сообщить Сопротивлению, что их сообщения перехвачены, не подав знака СС…
– «Их песня костей сгнила», – сказала Мириам штандартенфюреру. – Это контрответ.
Щека Каспера дёрнулась. Бригитта и Йохан продолжали упрямо смотреть перед собой. Все они были прекрасно обучены. Эсэсовцы даже не потрудились связать им руки. Зачем, если оперативники лишены оружия и так малочисленны? Хватит и приставленных к головам пистолетов.
– Это он? – потребовал Баш у Феликса. – Клянёшься жизнью сестры, что это он?
Играй, играй. Наслаждайся страхом добычи.
Если бы Вольф мог побледнеть сильней, он стал бы невидимым. Мальчишка кивнул.
– Да, да. Это он!
Ответ его был столь раболепным, столь убедительным, что Мириам даже засомневалась, а не лжёт ли мальчишка ради их блага, или он правда искренне верит, что это нужные слова. Столь убедительным, что Баш проглотил наживку.
– Отправляй – приказал штандартенфюрер.
* * *ИХ ПЕСНЯ КОСТЕЙ СГНИЛА.
Глава 49
Они ворвались на середине речи. Нет, не речи, сообразил Лука, застыв в дверях. «Разговора с Канцелярией». То самое знамя со свастикой, которое появляется на каждом экране Рейха, свисало с потолка студии, служа фоном стулу с высокой спинкой и сидящему на нём фюреру.
Проклятому фюреру. Или, по крайней мере, одной из его версий. Татуировка с обозначением группы крови, которая могла бы послужить доказательством, была спрятана: рубашка мужчины была застёгнута на все пуговицы, а поверх неё была куртка – угольно серая, военного образца. Поверх кармана была нашита партийная эмблема золотого орла; птица сверкала в свете прожекторов.
Гитлер был не один. Перед ним стояла камера, которой заправляла скудная команда съёмочного персонала: операторы камеры и микрофона. В стороне рядком, как школьники, стояли четыре охранника из СС. Явление Луки их не встревожило. (Конечно, он ведь был в их форме. Никто не узнавал его в полутёмной студии с опущенным козырьком. Пока что).
– Мы нанесли противнику сокрушительный удар, но победа ещё не за нами. Теперь я взываю к вам, люди Рейха… – заметив вошедших, Гитлер подавился речью. – Что они здесь делают?
Пятый мужчина со знаками СС повернулся к вошедшим. Лука мгновенно узнал в нём рейхсфюрера Генриха Гиммлера. Круглые очки, призванные сделать и так маленькие глазки-пуговки ещё крошечнее, жалкое подобие на усы, впалый подбородок. Не те черты, которые создают впечатляющую внешность, но было ещё что-то, что-то такое… хищное… под кожей этого человека. Оно не сочеталось со спокойным выражением лица.
– Я дал чёткие указания нас не беспокоить, – бросил рейхсфюрер.
Что объясняет пустынные коридоры.
Сражаться? Убегать? Кланяться? Лука не представлял, что делать дальше, и поэтому просто стоял на пороге. Что-то было не так… Каждое интервью в этом здании обещало две вещи: свет прожекторов, такой горячий, что вызывал испарину, и приложение в виде Йозефа Геббельса, подмечающего каждую деталь с таким выражением лица, словно ему вместо ужина принесли блюдо собачьих фекалий. Ни единое слово или жест не покидало стен Орденского дворца без разрешения министра пропаганды. Он не стал бы пропускать что-то такое значимое, как съёмки «Разговора с Канцелярией».
Так где же он? Где дополнительная охрана? Где остальной съёмочный персонал? Студия, подобная этой, должна кишеть людьми: осветители, режиссёры, помощники, операторы, множество камер и микрофонов… Казалось, словно Гиммлер пожелал, чтобы комната была максимально пуста.
Яэль протолкнулась мимо Луки, шаги её были сильны и уверены. Тени вырвались из неё, когда девушка ступила на сцену. Тёмные волосы, бесстрашный взгляд. Она становилась собой.
– У меня срочное сообщение фюреру касаемо недавнего нападения на штаб предателей.
– Все сообщения фюреру сначала проходят через меня, – начал Гиммлер, но Яэль уже стояла перед камерой, позади стула, пистолет прижат к голове Гитлера.
Дыхание стало забытым пережитком прошлого. Лука замер на месте – неуверенный, как поступать. Жалкая съёмочная команда тоже не двигалась; объективы камеры и микрофон оставались на местах, направленные на невозможную пару. Безмолвный Гитлер. Еврейская девушка в униформе самой смерти. Настоящие солдаты СС не ломали построения; все четверо ждали приказов Гиммлера.
– Ты она, да? Заключённая 121358.Х. Та девочка в кресле-каталке? Я помню, как ты сидела в комнате для обследования, такая маленькая. – Рейхсфюрер Гиммлер вышел в лучи прожекторов. Яркий свет блеснул ртутью по краям его очков.
– Не смейте! – Яэль качнулась за спинкой стула, пистолет не отрывался от головы Гитлера. – Если не хотите, чтобы фюрера в третий раз застрелили перед камерами «Рейхссендера».
– Эту плёнку никогда не покажут по «Рейхссендеру», – заверил её Гиммлер. – Думаю, можно с уверенностью сказать, что после инцидента в Токио фюрер больше не покажется в прямом эфире.
Не только пустота комнаты давила на Луку, но и поведение рейхсфюрера. Почему глава СС не падал на колени, моля сохранить Гитлеру жизнь? Почему сообщения фюреру должны сначала проходить через Гиммлера??
…
…
Вот же дерьмо!
– Который это из доппельгангеров? – Сама Земля замерла на орбите, бросая Луку вперёд: прочь из дверей, к камерам. Спешка сбросила с головы фуражку, выдрала пуговицу со слишком узкой для него формы шутце, но Луке
