Глава 2
Новичок
В свое время старик был солдатом: так говорили люди, когда знали наверняка, что он их не слышит. Если и так, то с тех пор прошло уже лет сорок. Когда-то грудь Теллиуса была широкой как бочка, но годы брали свое, и теперь его руки стали тонкими, как вороньи лапки – и почти такими же шершавыми. Так или иначе, но с мальчишками он не церемонился, и они это прекрасно знали. Если не заработаешь, то и кормить тебя никто не будет. А если тебя не накормят, то твоей единственной надеждой остается большая кирпичная печь на улице Фрит, где варят еду для бедняков. Должно быть, лишь по мрачному совпадению городской сиротский приют напоминал огромную печь, но что правда, то правда. Там почти не было окон, и слухи о том месте ходили весьма неприятные. Никто из подопечных Теллиуса, промышлявших воровством, даже не надеялся найти там чистую постель и возможность научиться грамоте.
Иногда парней Теллиуса ловили городские караульные, из новых – те, кого называли королевской стражей. В зале мальчишки изо всех сил пытались скрыть страх. Каким-то образом они умудрялись заранее умыться и пригладить волосы.
Своим они обещали, что при первой же возможности сбегут из тюрьмы, вернутся «домой» и расскажут, каково это. Никто из них так и не вернулся, и никого из них больше не видели. Нет, они воровали лишь потому, что все другие пути, которые только можно себе представить, были еще хуже. А старик ничего другого от них не требовал, и хотя опрятностью они похвастаться не могли, то хотя бы не голодали. Ходила среди них одна байка, которую они часто любили пересказывать друг другу: будто бы, когда им стукнет четырнадцать, старик Теллиус отправит их учиться кузнечному или гончарному ремеслу. Но никто никогда не спрашивал его самого, правда ли это, – на случай, если вдруг окажется, что нет. В таких вещах лучше неопределенность, с этим они были согласны. Мечта, если ее как следует холить и лелеять, может утешать и вселять надежду долгие годы.
Шаркая, Теллиус плелся вдоль колонны грязных, источающих зловоние мальчишек. В руках он держал войлочный мешок с затягивающимся шнурком, останавливался возле каждого мальчика и глядел, что тот принес. Когда в мешок падали монетки, или брошь, или серебряная заколка, в голове у старика словно щелкали костяшки счет. Ни разу его не заставали ни со счетной книгой, ни даже с клочком бумаги. Но иногда он протягивал свою длинную руку и хватал за ворот парнишку, который проедал больше, чем приносил. Пальцы другой руки Теллиус прижимал к своему виску, и, пока мальчишка пытался вывернуться, старик припоминал список всех вещей, принесенных им в «мастерскую», как будто все добро до сих пор лежало на столе. Порой он даже изображал, что берет в руку воображаемую вещицу, дабы рассмотреть ее поближе. А затем он выкидывал мальчика на улицу на денек-другой, чтобы тот поголодал как следует, даже не отлупив ремнем, хотя физического наказания и следовало ожидать. Уличная жизнь тяжела для тех, у кого нет ни единой родной души. Некоторые возвращались назад, худые и дрожащие, но хорошо усвоившие урок.
А других находили в реке.
Идя вдоль ровного ряда мальчишек, Теллиус сморщил нос, отчего в беззубом рту показался язык, он был слишком большим для такого рта, и потому речь старика звучала невнятно. Ему приходилось подтягивать язык к щеке, чтобы говорить понятней, и лицо его при этом презрительно кривилось, один глаз приподнимался и сверкал, в то время как другой скрывался в складках кожи под нависшей бровью.
Он поглядел на последнего мальчика, который, по крайней мере, был не настолько глуп, чтобы притворяться, будто бросил что-то в черную утробу мешка. Каждый хоть раз да пытался проделать такое после неудачной ночи. Иногда кто-нибудь просил товарища отвлечь старика в ту секунду, когда разжимались пальцы Теллиуса, а иногда парнишки даже бросали в мешок камешек, лишь бы хоть что-то звякнуло. Но Теллиус всегда хватал лгунишку за костлявое запястье с такой силой, что мальчишка вскрикивал от боли.
«Даю тебе последний шанс, сынок, – говорил он. – Постарайся как следует – или иди прочь».
Мальчика, который не пошевелился, звали Донни, один из самых непутевых его воспитанников, тот, кого Теллиус уже давно должен был выгнать на улицу. Случись это в те дни, когда он только приехал в Дариен, он бы так и сделал. Этот процесс шел размеренно, как смена времен года, как течение времени. Но даже теперь Теллиус не осознавал, что очень редко действительно выгонял кого-то. Если бы кто-нибудь сказал ему, что он уже несколько лет ни от кого не избавлялся, он бы удивился.
Он не думал, что Донни что-то утаил: мальчик слишком уж отчаянно хотел остаться – одной только Богине известно, через что ему пришлось пройти, чтобы эта грязная семья стала ему домом. Но мир жесток, и в нем есть лишь одна непреложная истина: делать еду из воздуха Теллиус не умеет.
– У тебя для меня ничего нет, Донни? – мягко спросил он.
– Я привел новенького, – поспешно выпалил Донни. Он понимал, что других шансов у него не будет. – Вы говорили, что это тоже считается. Вы сами так говорили.
Теллиус перевел взгляд на его соседа, хотя на самом деле он заметил нового мальчика сразу, едва только вошел в комнату. В конце шеренги царила тишина, в то время как прочие ребята хвастались друг перед другом, пихаясь локтями. Теллиус повидал немало побитых собак, у которых был такой же настороженный и угрюмый вид, в котором чувствуется некая угроза. Такое он уже видывал и раньше, но мальчику, который стоял возле Донни, должно быть, пришлось поваляться в выгребной яме, чтобы покрыться толстой коркой грязи с головы до пят. Теллиус сморщил нос и наклонился.
Донни поднял голову и заметил отвращение на лице хозяина.
– Мы убегали, вот. Он нырнул в яму с дерьмом. А я спрятался. Нас не заметили.
– А кто за вами бежал, Донни? Странно, но ты не принес ничего, чтобы заплатить за обед. Ты не заслужил кров.
– У ножа лезвие затупилось, ну и не разрезало, вот. Я потянул сумку, а она заметила, ну я и…
– Убежал, – со вздохом закончил за него Теллиус. – С пустыми руками.
– Но я привел вам новенького. Я его нашел, он показался мне голодным, вот я и сказал ему, чтобы шел со мной, потому что я же помню, вы сами говорили, что один новый мальчик равняется жемчужной сережке.
– Верно, Донни. Я помню, что я говорил. Иди и садись ужинать вместе с
