В одиночку, если честно, искать будет накладно и не так интересно, но что делать…
Хотя вот, вроде Ника возвращается…!
— На, тебе сестры передали. Я забыла отдать. — Ткнула она толстым нераспакованным конвертом мне в грудь, и я только успел его перехватить, чтобы тот не упал на землю. — Подумать только, император! А я считала его приличным человеком! — продолжила она ворчать, направляясь по полю к краю деревни, явно нацелившись преодолеть путь до трассы пешком.
— Чего это не император, — буркнул я, посмотрев на конверт и с тоской — на спину девушки.
Ладно, все равно догоню потом — ну нет тут автобусов, не ходят по воскресеньям. Может, к тому времени успокоится.
Сам же неторопливо завершил путь у старенькой уцелевшей лавочки, в десятке метров от автомобиля. Тут был приятный тенек, от ветра защищала покосившаяся ограда, а спешить и садиться в машину, зная, что впереди полчаса пути, не было особого желания. Тем более, конверт интересный — плотный, формата А3.
Еще раз бросил взгляд в сторону Ники — идет, ничего не боится, будто в центре оживленного города. Хотя, с ее Силой, тут действительно ей нечего бояться — ни жадный, ни похотливый, ни высокомерный взгляд ей не опасен. А что делать всем остальным людям?..
Невольно посмотрел на красавицу-машину. Оставить ее тут всего на одну ночь — и от шикарного автомобиля не останется ничего. По окрестным деревням растащат фары, колеса, электрику, ругаясь и матерясь за каждый снимаемый болтик. Потом попытаются за бесценок продать все это хоть кому-то. В итоге, бедность останется такой же бедной. Но — уже не будет машины, шедевра конструкторской мысли. Она уже никого не отвезет.
Все ценное, все хрупкое и прекрасное способно быть раздавлено в одно мгновение, оставшись без присмотра и защиты.
С этими мыслями я все-таки развернул конверт, внутри которого оказался лист бумаги с написанным от руки сопроводительным текстом, исполненным затейливым, красивым почерком…
«Уважаемый Максим Михайлович, с прискорбием и осознанием собственной недальновидности… все результаты оказались подлинными… сданы в срок и в полном объеме… приношу искренние извинения…» Документ не сразу был понят — привычка обнимать машинописные страницы взглядом, читая сразу несколько строк, на рукописном не сработала. Но на второй раз все встало на свои места.
Александр Ефремович Ферзен, ректор имперского университета княжеского города Шуйск, приносил извинения за поспешные выводы в мой адрес. Как им было доподлинно выяснено в ходе личного расследования, все зачеты и все экзамены действительно сдавались мною лично, а не были проставлены в обмен на деньги и иные преференции. А значит, университетский курс мною был закончен честно, и нет никаких препятствий к выдаче диплома.
Кстати, диплом был тут же — синий, обычный, даже с парой троек… Сложно одновременно учиться в школе и в университете.
Я задумчиво провел пальцем по плотному картону с гербовым имперским оттиском. Выходит, высшее образование у меня уже есть… Можно захватывать мир.
Мысли скакнули к недавней беседе с Никой, и я поежился.
— Может, действительно? Ну какой еще император, в самом деле. Пошлость какая.
Я прошел к машине и внимательно посмотрел, как достают из сплющенного корпуса остатки бойца, умершего не за родину, не за семью и не за высшие идеалы. Умершего за то, чтобы звенел смех в мраморных залах с золочеными потолками, чтобы не кончалось шампанское в бокалах, и вышагивали в вальсе, блистая фамильными драгоценностями и запонками, девушки и юноши из рода, чья семья даже не удосужилась вытащить его останки из сгоревшей машины.
— Пожалуй, да, — согласился я с прежними мыслями. — Император этот мир не спасет.
Этому миру нужен тиран.
Эпилог
Кабинет был серым, скучным и безликим. Одинокий стол, на поверхность которого проливался свет хмурого московского дня из единственного окна. Стул за столом, придвинутый плотно. Еще один стул напротив, занятый высоким восточным человеком с острой бородкой — тоже в сером костюме, как на зло.
Поднятые вверх жалюзи не скрывали вид на широкий проспект в трех сотнях метров ниже. Высота, недоступная простым смертным. Но и слишком далеко, чтобы видимое пространство ощущалось настоящим, подлинным, а не нарисованным полотном с искусной детализацией серых зданий, серых улиц и черных крон деревьев, с которых ветер уже снес желтые листья, а немногословные дворники смели их в черные мешки.
Единственными яркими красками в кабинете были фотографии, разложенные на углу стола. Цветные, формата «а четыре»: на каждой молодая девушка, одна или в сопровождении юноши, посреди яркого — тогда еще летнего дня.
— Доброе утро, Амир, — еле слышно скрипнула дверь, и за спиной восточного человека раздался голос, привычный повелевать и властвовать.
Гость кабинета ворохнулся, попытался встать и поприветствовать со всем уважением, но сухая старческая ладонь придержала его за плечо.
— Сиди, — оставили его на месте.
И слова радости от встречи как-то сами собой завязли на языке, оставшись не высказанными. Было в останавливающем жесте недовольство, ощущаемое гостем крайне болезненно.
Хотя обижаться на этого человека было бессмысленно. Он явился с того света, чтобы вершить суд и выигрывать войны, чтобы говорить ничтожествам прямо, кто они есть — и ничтожества обтекали, не способные возразить.
Его старались избегать — наверное, он был единственным среди всех князей, передвижения которого отслеживали столь внимательно и чутко не для того, чтобы застать и поговорить, а чтобы ни в коем случае не встретить лично.
Личность старого князя Юсупова стала легендарной еще при прежней жизни — до того, как на родовом кладбище был установлен монумент над его могилой… В которой, как оказалось, все эти годы никого не было.
Сейчас же князя воспринимали с той же растерянностью, что и явившегося из небытия Кощея Бессмертного, игла с жизнью которого была с гарантией сломана. И мир недоумевал — искать ли обломки старой иглы, чтобы склеить и снова сломать… Или же где-то есть новая… Или просто накрыться плотным одеялом с головой, в надежде проснуться тем утром, когда он сам собой исчезнет — столь же внезапно, как появился.
Старик прошел справа
