— Максим только на первую перемену блюд, — отчего-то уговаривал Артем замершую у выхода Веру, взяв ее правую руку в свою.
— Мне неловко, неудобно, — прошептала она. — Может, лучше в кафе?
— Слушайте, ну какое кафе? — Возмутился уже я, обращаясь к официанту. — Значит, нам первую страницу целиком… Так… Еще вторую и третью. И компот. У вас есть компот? — Усомнился в уровне заведения.
— Есть из морошки, малины, плодов розовых цветов, земляники и брусники. Какой изволите?..
Вопрос повис в отзвуке закрывшейся двери и последующей тишине.
Вера и Артем ушли.
В душе поселилось маятное ощущение допущенной ошибки. Но с другой стороны, что за ерунда, в самом деле! Как будто заказывал только для себя, а не остальным, которым наверняка было бы интересно распробовать все по малому кусочку. Я ведь сказал им, что уйду после первого блюда, и никогда не давал повода сомневаться в своих словах.
Какая-то полоса разлада появляется всякий раз, когда этот представитель женского пола начинает действовать по-своему. Я положил лицо на ладони, чувствуя, что рассуждения бесполезны, свидание сорвано, а виноватым в этом оставят меня.
— Что-нибудь еще? — напомнил о себе официант.
— Достаточно, — отложил я меню в сторону, постаравшись насладиться одиночеством и видом осеннего парка перед собой.
Не бежать же за ними, уговаривая. От последствий ошибки тоже можно получать удовольствие.
— Желаете аперитив?
— Принесите лучше мороженое. Просто мороженое, — отослал я его жестом.
Расторопный персонал уложился в пару минут, поставив запрашиваемое рядом в аккуратной полукруглой чаше, сопроводив серебряной ложечкой.
— Это вам не кусочки с круглой наклейки, — пробормотал я отчего-то.
Попробовал — и понял, что кусочки с наклейки были вкуснее. Вернее, я не помню доподлинно, каковыми именно они были, но детство запоминает ощущение счастья, а не вкусовые оттенки.
Позади раздались звонкие шаги — словно что-то тяжелое несут, или специально акцентируют внимание… Шаги, впрочем, замерли ровно за спиной. Первое, быть может, принесли — и требуется посторониться, чтобы поставить аппетитную, пропеченную молочную свинку?… Тогда почему бы не обойти стол…
Я обернулся из любопытства. Стоит. Ника стоит. В черном вечернем платье с глухим воротом, с высокой прической, на высоких каблуках, которые аккурат цокают так звучно, с наборными браслетами на левой руке, упертой в бок, и перстнями на правой, в которой зажата вилка.
Не свинка. Какая досада.
— О, тебя уже выпустили, — я повернулся обратно к столу и принялся меланхолично доедать мороженое. Совершенно безвкусное, к слову.
Отличное завершение отвратительного вечера.
Справа проскрипел стульчик, подтащенный сильной рукой по паркету и установленный рядом. Ника уселась рядом, поставив локоток на стол и приложив пальчики руки к щеке.
— Собирайся, — глубоко вздохнув, выдохнула она слово. — Убивать тебя буду.
— Да ты рецидивист, — покосился я на нее. — Только вышла — и снова в тюрьму.
— А я, благодаря тебе, комиссию мозгоправов не прошла. У меня теперь и справка есть. — Улыбнулась она так красиво, что по спине невольно пробежались мурашки. — Я теперь аттестованный псих. Мне теперь даже в больнице работать будет нельзя. Из-за тебя!!!
— А ну цыц! Вилку погнешь! — Голосом одернул я движение руки, пошедшей на замах. — Ты что тут делаешь вообще?
— Так это мой ресторан, — вновь улыбнулась Ника.
— Хм. — Сопоставил я этот факт с обещанным бесплатным обслуживанием и сделал однозначный вывод. — Ты перед Шуйским так вину решила искупить? Серьезно?
— Да. И судя по тому, что его здесь нет, ты опять мне все испортил. — Произнесла она с короткими паузами между слов, будто сдерживая рык. — Так что собирайся, хана тебе, мелочь.
— Я тебя всего на три года младше. И вообще, может быть, не совершеннолетний, — подцепил я ложечкой кусочек мороженого. — Тебе вообще не стыдно?
— Нет! О-о не-ет!
— Так, хватит улыбаться в мою сторону. Вон, прохожих пугай.
— Вставай и прими свою смерть!
— Не могу. Я ем.
— Так немного же… — Заглянула она нетерпеливо в мою чашку.
— У меня еще первое не принесли.
— Ладно, — подозрительно покладисто утихомирилась она. — Последний ужин — это святое.
— Я долго буду есть, — честно предупредил ее, памятуя о заказанном.
— Я подожду, — мягко вздохнула Ника. — Я столько ждала… И эти две ночи в холодном бетонном мешке, на рваном матраце, пахнущем сеном и болью…
— Ты мне аппетит портишь, — укоризненно глянул в ее сторону.
— Официант! — Крикнула она. — Мне то же самое, что и ему.
— Но, госпожа…
— Ты слышал, Филипп!
— Сию секунду, госпожа.
— Ты столько не съешь, мать. — Неодобрительно отозвался я.
— Съем.
— С куриного бульончика бы тебе начать. — Проявил я участие, отмечая худобу на лице и в руках.
— Не беси меня!
— Да я на что угодно спорю, что не съешь, — примирительно развел я руками. — Не переводи зря продукт.
— На что угодно?! — Рыкнула Ника. — А выйти на задний двор и достойно принять свою смерть — входит в твое слово?!
— Конечно. — Недоуменно качнул я плечом.
— Тогда я принимаю этот спор, — протянула она сероватую ладошку, сильным рукопожатием вцепившись в мою ладонь. — Честью и Силой клянусь!
— Но, госпожа! — Встревоженным голосом ворвался в разговор официант.
— Филипп, разбей! — Рявкнула Ника. — Или ты с ним за одно?!
— Слушаюсь, госпожа, — потерянной тенью самого себя, на полусогнутых, подошел он к столу и слабым движением руки обозначил начало спора.
— Подождем, — вновь улыбнулась Ника, оглядывая меня довольным взглядом. — На самом деле, все складывается очень удачно. Не пришлось тебя искать по городу, и все скоро очень удачно закончится.
— Как скажешь, — отложил я пустую чашку в сторону и сцепил ладони на животе. — Тебе, кстати, психиатрическую комиссию когда еще раз можно пройти?
Девушка заскрипела зубами.
— Ну, чтобы снять с учета там. Справку твою эту. — Затем присмотрелся к бешеному взгляду и задумчиво добавил. — Хотя могут и не снять.
— Шути, шути. Недолго осталось.
На самом деле, осталось действительно недолго — ровно до того
