О-о-о не-е-т.
— Ника? Вы улыбаетесь?
— Я его уничтожу, — осталась улыбка на устах прекрасной, но измученной девушки.
— Так это прекрасно!
— Уничтожу. Сама. Без вашей помощи.
— Прекратите, Ника Сергеевна! Без артефакта…
— Своими руками… — Прикрыла глаза Ника, взывая к Силе Крови рода.
К Силе, которая так и не отозвалась за все эти годы, ощущаясь сонной кошкой где-то рядом. Ее зовут — но та ведет ухом, осознавая, что нет в зовущем ее голосе власти…
Но сейчас… Сейчас у этой Силы был выбор — подчиниться или быть притянутой за шкирку волей отчаявшегося, но очень гордого человека.
И шелест вечного песка древнего царства, которого уже нет на карте, наполнил музыкой уши. Великого царства, из горящего дворца которого далекий предок спас свою принцессу. Царства, на месте которого сейчас только песок — от горизонта до горизонта. И в этом песке — все его враги, которые пришли необоримой силой, чтобы убить и ограбить, но так и не смогли сломать и подчинить. Все мертвы. Все — песок, что будет вечно страдать от жары и жажды.
— Ника, немедленно прекратите! — Воззвал к реальности тревожный голос.
Девушка очнулась, с неохотой отпуская приятное чувство. Огляделась. Все вокруг было в песке. Вернее, все вокруг с тем или иным успехом было в него обращено — скатерть на столе исчезла полностью, слой песка составлял часть столешницы. Кресла, паркет … Смотрелся погрызанным молью костюм соседа напротив…
— Оплатите счет, будьте так добры. — Хмуро посмотрела девушка на устроенный разгром.
Месть — дело благородное, но для него надо бы не загреметь на принудительные работы в качестве отработки ущерба. Потому что денег все еще не было.
— Только если вы возьмете артефакт.
— Хорошо, — согласилась Ника, обернула серебристую железку, которую так и не смог потрепать песок, в салфетку и положила ее в сумочку, к воде за четыре пятьдесят.
Чтобы выкинуть в урну за третьим по счету поворотом.
Она сама.
Глава 22
Четвертый вход в аэропорт звучал роликами чемоданов, катившихся вслед за непрерывным потоком людей. В этом шелесте пластика по асфальту тонул говор десятков голосов, отзвуки объявления внутренних рейсов и поиски запоздавшего пассажира, доносящиеся изнутри терминала. Даже вечный механизм желтых такси, забирающих и доставляющих пассажиров к первой линии терминала, шуршал шинами тише.
Отдельные звуки: звук резко закрытой двери, возмущенный клаксон автомобиля, звон металла выпавших ключей — слышались отдельными нотами этого необоримого людского течения, желающего проскочить сквозь игольное ушко аэропорта в небо. Тринадцать с половиной миллионов пассажиров в год — а значит, сегодня их будет почти сорок тысяч на весь аэропорт, и около десяти тысяч на один четвертый вход.
Можно было посчитать пассажиропоток за секунду и сравнить с видимым сейчас, но имелись и иные, более важные, вещи для подсчета. А именно — в ящике с мороженым, который был в моих руках, оставалось всего шесть пломбиров. Остальные четырнадцать уже были приняты внутрь, за время созерцания и ожидания. И нет, Ника не опаздывала — это я пришел раньше.
Зато теперь холод в груди становился понятным и привычным — это просто мороженое, много мороженого.
Я не боялся заболеть. Пробовал как-то в детстве — не понравилось: тоскливо и одиноко, горько от лекарств и больно от уколов. Правда, это было еще до обретения семьи, но память осталась.
Мой брат, Федор, болел иначе — в окружении взволнованных родных, искренне любящих и желающих ему помочь. Уколов не было, а сироп от кашля был сладким, со вкусом клубники. Только потом он тоже расхотел болеть, потому что неловко перед всеми нами, за нашу тревогу и беспокойство. Конечно, глупость полная — что ответственно заявлял ему и я, размешивая в его горячем молоке мед особо целебных диких пчел (не спрашивайте источник), и папа, забирающий очередную техническую энциклопедию у него из-под подушки, и сестры, с радостным азартом приходившие испытывать на нем только что разработанные медикаменты (горькое — значит полезное).
«А еще в мире происходит так много интересного, а я лежу в постели» — торопливо добавлял Федор, убегая от сестер в окно.
За окном, обычно, уже ждал его я, и мы ехали в кино…
В общем, пара десятков пломбиров меня не сломят. Да и как представлю Тоню, расхаживающую по моей комнате и дословно читающую мне мои же нотации, которыми я ее совестил прошлой весной (какое легкомыслие ходить без шапки!), так вообще болеть не хочется. Тем более, что старшие братья не болеют — по статусу не положено.
Ника появилась между шестнадцатым и семнадцатым мороженым, ровно в пятнадцать пятьдесят пять. Хотя я бы согласился подождать еще три пломбира.
Она вышагнула из кабинки такси, сделала пару шагов вперед и внимательно огляделась по сторонам, только под самый конец заострив внимание на входе под номером четыре.
На этот раз Ника была одета в белый брючный костюм поверх белой футболки, ножки украшали бежевые туфли на невысоком каблуке, а в полусогнутой руке удерживалась небольшая прямоугольная сумочка белого же цвета — той самой удобной конфигурации, которая легко позволяет потерять все документы, телефон, ключи и деньги одновременно.
Призывно махнул семнадцатым мороженым — и девушка тут же меня заметила, целеустремленно двинувшись навстречу, забирая вправо от поворотного механизма входа в терминал — туда, где я стоял.
— Привет, — остановилась Ника в двух метрах.
Я коротко кивнул — потому что разговаривать во время еды невежливо. Но, видимо, придется. Остатки семнадцатого мороженого прошли внутрь организма за три укуса.
— Хорошо выглядишь, — осмотрел я ее внимательно с головы до ног.
— Спасибо.
— Задумала что-то? — Сделал я вывод.
— Почему? — Слегка дрогнула она, подняв удивленный взгляд.
— Слишком хорошо выглядишь для трех часов полета. Не обращай внимания. — Отмахнулся я.
Хотел было из вежливости предложить ей мороженое, но волевым усилием удержался. Был уже опыт, который не хотелось повторять.
В итоге, коробку с мороженым поставил на асфальт, а сам достал бумаги из нагрудного кармана рубашки.
