– Прости меня, Катса. Умоляю, прости.
На это ответить несложно – нет, она не простит.
Деревья в саду Ранды были еще зелеными, некоторые цветы еще цвели. Но скоро листья переменят цвет и опадут. Придут садовники с огромными граблями, соберут листья с мраморного пола и увезут на тачках. Она не знала, куда их увозят, – должно быть, на огороды или в поля. Эти садовники – настоящие работяги.
Она не простит.
Кажется, По подошел еще на шаг.
– Как… как ты узнала? – спросил он. – Расскажешь?
Она оперлась лбом о стекло.
– Почему ты не используешь Дар, чтобы узнать ответ?
Он помолчал.
– Я бы мог, наверное, если бы ты думала конкретно об этом. Но ты не думаешь, а я не могу бродить у тебя в голове и выуживать что захочу. Точно так же как не могу подавить свой Дар и перестать видеть то, что не хочу видеть.
Она не ответила.
– Катса, сейчас я знаю только, что ты злишься, ты в ярости от макушки до пят, что я сделал тебе больно, и ты не хочешь меня прощать. Не хочешь мне доверять. Это все, что я сейчас знаю. И мой Дар всего лишь подтверждает то, что я и так вижу своими глазами.
Катса прерывисто вздохнула.
– Гиддон, – сказала она оконному стеклу, – сказал, что не доверяет тебе. И сказал точно теми же словами, которые ты мне уже говорил. И, – она махнула рукой, – были и другие намеки. Но слова Гиддона поставили все на свои места.
Сейчас он стоял еще ближе, наверное опирался о стол, положив руки в карманы и глядя ей в спину. Катса сосредоточилась на виде из окна: двор под ручку пересекали две дамы, кудри у них на макушке прыгали вверх-вниз.
– С тобой я был не так осторожен, – сказал он. – Не так тщательно скрывал. Можно даже сказать, временами я поступал небрежно. – Он помолчал, а когда заговорил, голос его был таким тихим, словно он разговаривал со своими сапогами. – Потому что хотел, чтобы ты узнала.
Это его не оправдывает. Он воровал ее мысли, не говоря ей, хотя хотел сказать, но это ничуть его не оправдывает.
– Я не мог тебе сказать, Катса, никак не мог, – проговорил он, и она резко развернулась:
– Прекрати это! Сейчас же! Прекрати отвечать на мои мысли!
– Я не стану этого скрывать, Катса! Больше не стану!
Он не опирался о стол, не держал руки в карманах, а стоял, вцепившись пальцами в волосы. Лицо его… она не станет смотреть на его лицо. Катса снова отвернулась к окну.
– Я не собираюсь больше ничего скрывать от тебя, Катса, – повторил он. – Пожалуйста, дай мне объяснить. Все не так ужасно, как ты думаешь.
– Тебе легко говорить, – сказала она. – Это не твои мысли больше тебе не принадлежат.
– Почти все твои мысли по-прежнему принадлежат тебе, – возразил он. – Мой Дар открывает мне только то, что касается меня. Близко ли ты от меня, что делаешь, твои мысли, чувства, намерения по отношению ко мне. Мне… мне кажется, это что-то вроде инстинкта самосохранения, – неуверенно закончил он. – Как бы там ни было, поэтому мне и удается с тобой сражаться. Я чувствую твои движения, не видя их. И что еще важнее, чувствую энергию твоих намерений в отношении меня, знаю каждый шаг, который ты собираешься сделать против меня, раньше, чем ты его сделаешь.
От такого невероятного заявления у нее перехватило дыхание. В голову пришла вялая мысль: так вот каково приходится ее противникам, когда она бьет их в грудь.
– Я чувствую, если кто-то хочет сделать мне больно и как, – продолжил он. – Чувствую, если человек желает мне добра или доверяет. Чувствую, если кому-то не нравлюсь. И чувствую, если меня собираются предать.
– Как ты предал меня, – вставила она, – не сказав, что умеешь читать мысли.
– Да, это так, – продолжал он упрямо. – Но все, что ты рассказала мне о своих мучениях из-за Ранды, Катса, мне нужно было услышать из твоих уст, как и все, что ты рассказала о Раффине, о Гиддоне. Когда я встретил тебя в замке Мергона, помнишь? Когда мы встретились, я не мог заглянуть в твои мысли и узнать, что ты вызволила моего дедушку из темницы. Я даже толком не знал, был ли он в темнице, – я находился еще слишком далеко, чтобы его почувствовать. И с Мергоном я не говорил – вранье Мергона бесполезно. Я не знал, что ты оглушила всех стражников. Все, что я понял: ты меня не знаешь и не уверена, стоит ли мне доверять, но убивать не хочешь – из-за того что я лионидец, и, может быть, из-за какого-то другого лионидца, хотя непонятно было, кого именно и при чем он там. А еще я почувствовал… не знаю, как объяснить, но я почувствовал, что тебе можно доверять. И все. Поэтому я решил тебе довериться.
– Наверное, это удобно, – горько сказала она, – чувствовать, кому можно доверять. Если бы я так могла, мы бы сейчас здесь не стояли.
– Прости, – повторил он. – Не могу выразить, как мне жаль. Мне было тошно оттого, что я не мог тебе открыться, это мучило меня каждый день, с тех пор как мы стали друзьями.
– Мы не друзья, – прошептала она в оконное стекло.
– Если ты мне не друг, значит у меня нет друзей.
– Друзья не лгут.
– Друзья пытаются понять, – добавил он. – Разве я стал бы тебе другом, если бы не лгал? Разве не опасно было признаться вам с Раффином? Ты бы сделала по-другому, Катса, если бы это были твой Дар и твоя тайна? Ты бы спряталась в темной норе и никому не досаждала своей проклятой дружбой? У меня будут друзья, Катса. У меня будет настоящая жизнь, хоть я и несу это бремя.
Резкий голос По на мгновение умолк, задохнувшись, и Катса попыталась отогнать от себя его грусть, не давать ей себя тронуть. Внезапно она обнаружила, что изо всех сил цепляется за подоконник.
– Ты бы хотела, чтобы у меня никого не было, Катса, – тихо закончил он. – Чтобы мой Дар овладел всей моей жизнью и не пускал в нее никакой радости.
Ей не хотелось слушать эти слова, которые взывали к ее сочувствию, к ее пониманию. Своим собственным Даром она причинила столько боли людям, стала изгоем, никак не могла освободиться от его власти и, как и По, никогда не просила о том, что было ей дано.
– Да, – сказал он. –
