Кабина подъемника остановилась, угрожающе заскрежетав.
– Сюда. Вот спальни слуг, теперь налево, – командовала кисэн. Было видно, что бегство она планировала с умом. – Отсюда видно дверь котельной, мимо нее крутая лестница и спуск к реке.
Герцог между тем будто становился все тяжелей, все реже переставлял ноги. Юстас взмок, и холодный ночной ветер тут же прохватил его, едва они ступили на стальные ступени служебной лестницы.
В небе начали расцветать гигантские пламенные астры, одна за другой. И выше, и выше. Алые, золотые, зеленые, синие.
Беглецы ускорили шаг, насколько это было возможно, но Юстас то и дело оглядывался на фейерверки. Они стрелами взмывали вверх и разрывались на сияющие осколки, и даже здесь было слышно, как благоговейно вздыхает толпа у подножия дворца.
Андерсен уже мог видеть лодку, о которой говорила переводчица. В ней не было гребца, за весла придется сесть самому.
А фейерверк и не думал прекращаться. Небо горело тысячей гаснущих искр.
Юстас из последних сил втащил обмякшее тело герцога в лодку и уложил его в углубление между скамеек. Девушка приподняла и повернула набок его голову.
– Так он не захлебнется рвотой, – пояснила она.
– Я люблю тебя, Пхе Кён.
Она резко вскинула голову и встретилась взглядом с Юстасом:
– Вот как?
– Да, именно.
Она хотела что-то ответить, даже наметилась в уголках рта застенчивая улыбка, как вдруг раздался грохот, сотрясший все сущее.
Звук отличался от шума фейерверков. Это был звук крушения, разрушения.
– Смотри! – вскрикнула Пхе Кён и указала пальцем за спину Юстаса.
Он обернулся и увидел, как полыхает в вышине императорский балкон, как со стоном рушатся вниз его балки. В общей какофонии он различил людские вопли, полные боли и ужаса.
– Нам пора, – решился Юстас.
Пхе Кён кивнула и забралась в лодку.
Они взяли каждый по веслу, и великая река Воа Ланг благосклонно расстелила перед ними свои быстрые волны.
#19. Гибель богов
Был вечер. Они с Анхен и шестью охранниками возвращались от Гауса. Тот что-то мямлил о заминках, связанных с опиумом. Дескать, его олонский поставщик лишился высокого покровительства из-за смерти крупного сановника. Умолял об отсрочке.
Миннезингеру не пришлось его бить. Для этого у него теперь были чужие руки, вот только свои от этого чище не становились. Пришлось пригрозить Гаусу, взять с него больше денег, дать новый, пугающе короткий срок, в течение которого тот обязан раздобыть товар. Порядок был одинаков со всеми подданными Теодора.
Так что в Угол Олле возвращался в препоганом расположении духа. Теперь, когда цели расплатиться с Крысиным Королем не стояло, он мог предпринять попытку к бегству в любой день. И не решался. Одно дело оставалось незавершенным, и для этого дела ему нужна была помощь Хелены Стерн. Они договаривались, причем совсем недавно, что она обнародует все найденные против Гауса доказательства в конце весны, к Бельтайну. Но, похоже, ему придется ее поторопить. И защитить, если понадобится.
Едва один из громил предупредительно открыл ему дверь, ведущую в подвал старого здания, на Олле обрушилась волна.
Множество рук и безобразных раззявленных ртов разом потянулись к нему, заставив отшатнуться. Охрана мигом окружила их с Анхен, сдерживая внезапный натиск Крыс.
Сквозь шум возгласов, скрип стульев и скрежет битого стекла под подошвами он расслышал: «Сдох! Да здравствует!»
Миннезингера пригвоздило к ступеням. Его теснили широкие спины собственных громил, острое плечо Анхен впивалось куда-то под ключицу, сама она страшно сквернословила и рвала из-за ремня «простофилю». Наконец ей это удалось.
Когда грохот выстрела смолк и с потолка белой пылью осыпалась штукатурка, девушка завизжала что было мочи:
– А ну заткнулись, мать вашу! Шаг назад! Кто будет ближе всех – получит пулю между зенок!
Знали они или нет, что в пугаче Анхен была только одна пуля, но толпа повиновалась и отхлынула. Олле насторожило другое – никто не наставил на них оружие в ответ. Он перескакивал взглядом с одного лица на другое, пытаясь получить объяснение. Вот Йон, карманник, задрал руки к потолку, как перед констеблем, и радостно скалится. Тучный бармен отвел глаза, будто к ним нагрянул чужак. Шайка, которая ранее помышляла убрать Олле с дороги, тоже не выказывала агрессии, а ее предводитель, Ормунд, обладатель плешивой головы и вечно гноящихся глаз, даже приподнял линялый котелок.
– Может ли хоть кто-то в благородном сем собрании взять слово и сказать, о чем шумим? – Олле раздвинул плотный ряд своих дуболомов, чтобы лучше видеть происходящее. – Как будто под моим обличьем сюда явился Йольский дед.
Шутка была так себе, в ответ ему раздался гогот и писклявое подобострастное хихиканье.
– Да здравствует Крысиный Король, Худший из Худших! – раздался чей-то пьяный голос. – Вот теперь-то заживем!
– Хоть у кого-то хватило смелости пришить эту дряхлую тварь…
– Лизал жопы легавым…
– Жил как падаль, так и подох!
– По одному, господа! – рявкнул Миннезингер, голова которого начала пухнуть в попытках разобрать разноголосый гомон. Казалось, запульсировала пустая глазница. – Пусть скажет Ван!
Но Ван, веснушчатый шестипалый увалень, не успел ничего сказать, только стащил с головы кепку и разинул рот, как со стороны лестницы, ведущей на верхние уровни Угла, раздался голос:
– Олле Миннезингер!
Он повернулся на звук и увидел одного из охранников Теодора. Тот неприязненно щерился, и вся его громоздкая фигура источала угрозу.
– Тебе лучше последовать за мной. Сейчас же. Можешь взять с собой охрану, если боишься.
Враждебность Клауса, так, кажется, его звали, отчего-то успокоила Олле. Хоть что-то привычное в этом доме умалишенных.
Не побоявшись выглядеть трусом, он кивнул двоим своим людям и двинулся к лестнице. Крысы расступались перед ним. Анхен, как и следовало ожидать, увязалась следом.
Когда они очутились в глухом и длинном, будто кишка, коридоре второго этажа, их провожатый остановился и заговорил:
– Ты сделал это?
– Нет, – на всякий случай ответил Олле.
Его уже настигали догадки о произошедшем, хоть он и не имел представления об обстоятельствах.
– Либо ты хороший лжец, либо… – Клаус помолчал, разминая костяшки пальцев. – Я ходил в школу при ратуше лет пятнадцать назад. Недолго, пока отчим не помер. Когда узнал, что какой-то щегол подорвал это поганое место, хохотал так, что чуть пивом не захлебнулся. Ты славно позабавил всех. Но шутки кончились, поэтому я спрашиваю еще раз: ты убил Теодора?
Анхен сипло и рвано втянула в себя воздух.
Олле выдержал паузу, позволяя Клаусу как следует вглядеться в его лицо:
– Ты прав, я превосходный лжец. Но так уж вышло, что к беззащитным старикам питаю особенную жалость и убивать их считаю последним делом.
– Но кто лжецу поверит…
– Сам будет дураком, – закончил Олле строчку народной песни. Он исполнял ее совсем недавно, и все ему подпевали. – Ты позвал меня, чтобы расспросить? Скажи, когда его убили, и я скажу, где был. У меня есть свидетели на каждый час жизни. – Он невесело усмехнулся.
– Я позвал тебя, чтобы показать, что
