Миннезингер пожал плечами, и они вновь двинулись вперед. Комната счетоводов пустовала, смердели пепельницы и прокисшая еда в забытых плошках. Зато третий этаж, где квартировала личная гвардия его величества, гудел, как растревоженный улей. Присмотревшись, Олле подумал: все эти бойцы и прикормленные приближенные будто готовились к осаде – баррикада из комодов и плательных шкафов громоздилась у самых перил, мелькало длинноствольное оружие, какое бывает у солдат пехоты.
– Кого ждете?
– Тебя, – бросил через плечо Клаус. Короткое слово прозвучало, как плевок.
– Так вот он я! – Олле развел руки в стороны. – Нужны песни для поднятия боевого духа? Думаете, не сегодня-завтра констебли нагрянут по наши души? По-моему, легче сменить крышу, под этой мы будем как в западне…
Он чувствовал, что Анхен дергает его сзади за куртку и шепотом умоляет заткнуть пасть, но уже не мог остановиться:
– Тем более под самой черепичкой. Когда или, вернее, если нас осадят, то выкурить всех с верхотуры не составит труда.
– А ты, я смотрю, все продумал, – протянул Клаус. – Давно планировал занять место старика?
И тут Олле действительно заткнулся, подавившись горькой слюной.
Приветственные крики, подозрения в убийстве, кем-то оброненное «мы ждали тебя»…
Все они думали, безоговорочно верили, что Олле, став Темным Лезвием, нацелился еще выше: завоевал расположение низших Крыс – большинства, убил Теодора и приступом собрался взять Угол. Каким честолюбивым хитрецом он умудрился прослыть! Его даже охватила мимолетная зависть к своему двойнику, существующему только в умах других людей. Но веселье сменилось страхом: если они действительно ждали его нападения, то зачем было приводить сюда?
Только чтобы прикончить.
Уйти живым шансов почти нет – с ним только трое, у Анхен не осталось патронов, а у него самого лишь уродливый черный кинжал. Олле не готовился к войне. Видать, не так уж он был хитер.
– Я его не убивал. Я никогда не хотел быть Крысиным Королем.
– Ты называл себя предводителем Крысиного театра, об этом все знают, – оборвал его неслышно подошедший мужчина. Олле узнал в нем одного из охранников, стоявших у самых дверей Теодора при их последней встрече. – И не смей теперь притворяться слабоумным. Даже если это не твоих рук дело, они, – тут он кивком указал вниз, туда, где распевали песни и надирались сторонники Миннезингера, – тебе этого не простят, разделают на ремни. Если это все же ты, – он неприятно усмехнулся, – разделаем тебя мы.
Шайка Олле качнулась в его сторону, как пригнутые ветром колосья.
– Значит, я умру в любом случае? – Олле рассмеялся. – Тогда чего мы ждем? Пора почтить вниманием его усопшее величество!
***В выстуженной комнате Теодора царили мрак и вонь. Запах был не трупный – слишком мало времени прошло, – просто Крысиный Король, как и многие смертные до него, обделался в момент кончины.
Несколько закопченных масляных ламп едва рассеивали тьму дрожащим светом.
На труп было жутко смотреть: голова запрокинута, губы в белесых волдырях, по подбородку стекает черно-красное месиво, похожее на мелко рубленную печенку. Тощая грудь под распахнутым меховым пальто – в крупных язвах. Теодор почти сполз с кресла, в котором сидел во время встречи с Олле, но пальцы впились в подлокотники кресла, да так и закоченели, а нога с распухшим коленом вывернулась под странным углом. Агония – страшный танец, и никто заранее не знает, на какие па способен.
– Что скажешь, Миннезингер?
Олле не сразу нашелся, что ответить. Он мог только стоять и смотреть, а уродливая картина въедалась в его память навсегда. Анхен едва сдерживала рвотные позывы, пытаясь дышать глубоко, но это ее не спасло – зажав рот рукой, она быстро протолкнулась прочь из покоев Крысиного Короля.
– Как это… Я не понимаю. Вы что, ничего не слышали? Его убивали в собственной комнате, а вы были за дверью и даже ничего не заподозрили?
Кто-то из охраны Теодора потянулся к оружию, Олле различил характерный звук, но не обернулся. Его внимание привлекла каминная полка. Над ней крупными размашистыми росчерками было выведено: «ЛОКИ».
– Не может быть, – пробормотал он. – Он мертв.
– Да уж не жив.
– Я не о Теодоре. – Олле наконец удалось отлепить ноги от паркета и обойти страшную сцену. – А о том, кто его убил. Видите руны? Этот человек убил и шефа Роттенмайра, он писал их повсюду. Руны…
– Псих, который подох в тюрьме?
– Или его сообщник.
– Да ты сам, видно, спятил, раз решил, что мы на это купимся, – перешел в наступление охранник. – Ты рыскал по всему городу, вынюхивал, искал его. Знал его приемы. А теперь хочешь все свалить на Стекольщика?!
– Стекло! – опомнился Олле. – Нам нужно найти цветное стекло! Оно должно быть здесь…
– Все-то ты знаешь, – протянул Клаус, прищурившись, но с места не сдвинулся.
Первым делом Олле осмотрел горло Теодора. Больше нигде не было видно ран, а имена богов убийца писал кровью своих жертв. Но залитая багровым месивом морщинистая шея Крысиного Короля осталась цела. Не оказалось порезов ни на запястьях, ни на животе. Удар в спину Олле исключил сразу: старик сидел, когда на него напали, а вскочить быстро он бы не смог – колено давно причиняло ему боль.
Кто-то из охранников короля закашлялся и двинулся к окну с явным намерением открыть его. Олле будто очнулся от гипнотического сна, в который его погрузил вид безжизненного тела. Он даже забыл о разъедающем нос смраде, сгустившемся в комнате.
Створки не поддавались. Олле видел, как напрягаются руки, спина и даже шея Клауса, человека далеко не слабого.
– Дерьмо! Разбухли за зиму.
– Выбей стекло, – подсказали ему.
– Так иди сюда и помоги мне, умник сраный!
Пожав плечами, советчик присоединился к Клаусу, и вдвоем им все же удалось отворить створки. Правая покосилась, повисла на одной петле. За окном стояла ночь и заглядывала внутрь, в покои мертвеца, ехидно скалясь.
Те, кто еще стоял у дверей, тут же позабыли о необходимости стеречь Олле и, толкаясь, рванули к окну, жадно вдыхая острый морозный воздух.
Но Миннезингер и не думал бежать, его разум был занят совсем другой задачей. В теле не оказалось цветного осколка. Если только…
Стиснув зубы – верхний железный больно впился в нежную ткань щеки, – он погрузил два пальца в открытый рот Теодора.
– Ничего, – то ли разочарованно, то ли удивленно пробормотал Олле.
– Что там у тебя? – тут же отозвался Клаус.
– У него во рту ничего нет. Ни стекла… ни языка.
– Брешешь, сука!
Вместо ответа Олле отступил в сторону, предоставляя ему возможность убедиться в правдивости этих слов. Не колеблясь ни секунды, Клаус без отвращения запустил в пасть Короля почти всю пятерню и деловито, будто препаратор из городского морга, ощупал.
– Отрезали?..
– Нет. – Олле поднес к свету лампы собственные пальцы, густо, до самых костяшек измазанные содержимым рта Теодора. – Расплавили.
Клаус крепко выругался, остальные подхватили разноголосым эхо.
– Где его
