Он притащил большой ящик и раскрыл его, превратив в портативный стол, который поставил рядом с сердцем в стеклянной витрине в центре комнаты. На краях стола болтались ремни для рук и ног. Натаниэль подошел к механизму на стене и вытянул из него длинный штатив с иглой на конце, который повис над столом. Должно быть, он служил ему источником энергии.
Нечто, очень напоминающее страх, шевельнулось во мне.
К моему ужасу, он нагнулся, вытащил на складной стол труп мамы, потом просунул ее руки и ноги в кожаные ремни.
Я закрыла глаза, когда ее безжизненная голова перекатилась на бок, на меня волной нахлынула тошнота. Она умерла пять лет назад, и я понятия не имела, почему она не превратилась просто в груду костей.
– У меня хватило предусмотрительности держать маму частично замороженной в специальном ящике со льдом здесь, внизу, – Натаниэль посмотрел на тронутый тлением труп и нежно убрал волосы с маминого лица, отвечая на вопрос, который я не задала вслух. – Жаль, что я не додумался сразу же ее законсервировать. Было очень трудно выкрасть ее из могилы и привезти сюда так, чтобы отец не узнал. Вот когда пригодился опиум.
Натаниэль смахнул стеклянную банку с образцом, выругался – и это вывело меня из оцепенения. Я не узнавала того Натаниэля, которого знала всю жизнь, в этом отвратительном подобии моего брата. И даже думать не могла о той боли, которая охватила бы отца, если бы он сейчас увидел нашу мать.
Мама так много лет пролежала мертвой, что ее длинные черные волосы падали на пол целыми прядями. Натаниэль подобрал крупные осколки стекла, снял с них застрявшие клочья волос и бросил их в мусорный бак. На него совершенно не действовала та кошмарная сцена, которую он видел; он убирал мусор так, словно труп нашей матери не разлагался на столе перед ним.
Если бы я раньше не вывернула все содержимое моего желудка наружу, я бы сделала это сейчас.
– Как ты обнаружил эту комнату? – я сжала ладони, отказываясь смотреть на маму. Я была на грани потери самообладания, на грани потери рассудка, еще чуть-чуть – и я бы превратилась в калеку.
Пшш-чу. Пшш-чу.
Натаниэль бросил на меня взгляд.
– Ты помнишь тайные переходы в Торнбрайере?
В моей голове промелькнули воспоминания о том, как мы играли в тайных переходах каждое лето. Джонатан Натаниэль Уодсворт Первый был несколько эксцентричен: он велел соорудить в загородном поместье больше тайных переходов, чем королева у себя во дворце. Я кивнула головой.
– Как-то летом, несколько лет назад, я нашел карту этого имения в Торнбрайере, – сказал он, пожимая плечами. – Отец уже злоупотреблял опиумом, поэтому ночью я добавил еще наркотика в его бренди. Было несложно добиться того, чтобы отец спал крепко и не знал о том, что я хожу в его драгоценный кабинет. Что значит для наркомана еще чуть большая доза опиума?
– Ты… давал отцу опиум, зная о последствиях? – стиснув зубы, я смотрела, как брат подошел к столу с сердцем, которое продолжало работать от пара. Во мне нарастало желание закричать, но я приказала себе молчать. Натаниэль взял из набора медицинских инструментов под столом скальпель, потом положил его рядом с органом. Он вынул еще один футляр и выложил в ряд несколько зажимов и болтов.
Кусочки головоломки наконец-то встали на место.
Натаниэль был единственным – кроме отца, – кто умел мастерить такие сложные игрушки с паровым двигателем. Еще ребенком он проводил вместе с отцом каждый вечер, наблюдал и учился у лучшего мастера. Потом еще он недолго изучал медицину до того, как переключился на изучение юриспруденции. Оба его предыдущих увлечения развили в нем сообразительность. И точность.
Пока я пыталась примирить образ любящего брата, которого знала прежде, и чудовища, которое стояло передо мной, он зажег на столе горелку, разогрел металл и вставил болты в зажимы так ловко, будто всю жизнь этим занимался.
Еще одно воспоминание всплыло в моей памяти. Брат встревожился, когда обнаружил, что я пробралась в кабинет отца. Я тогда подумала, что он беспокоится обо мне, заботится, чтобы отец не узнал, что я рылась в его вещах. А в действительности Натаниэль беспокоился, не обнаружила ли я его тайную лабораторию.
Натаниэль бросил на меня взгляд, улыбаясь как безумец, и продолжал трудиться над своим новым изобретением. Я молча наблюдала, как он сооружает металлическую клетку, и по-прежнему плохо соображала. Логика подсказывала мне, что необходимо думать и действовать быстро, но мое тело словно было налито свинцом и раздавлено отчаянием. Я не могла шевельнуться.
– Это пойдет в полость грудной клетки мамы. Я собираюсь защитить ее новое сердце, – он несколько раз кивнул сам себе. – Считай это чем-то вроде искусственной грудной клетки.
Мое тело наконец освободилось от шока; холод погружал кончики своих пальцев в ведра со льдом, а потом быстро водил ими по моей спине. Все получило разумное объяснение. Его испуг, когда инспектор появился вместе со мной у двери после того, как убили уволенного отцом кучера. Такой же застывший от страха взгляд я видела у него, когда суперинтендант Блэкберн подошел к нам в цирке.
Миллион доказательств я видела своими собственными глазами, но предпочитала их игнорировать.
Мой брат всегда был добрым и чувствительным. Это я была чудовищем. Это я пыталась добыть тайное знание из мертвой плоти. Как я не увидела в нем того же любопытства? Ведь нам досталось одно и то же наследство.
Он поднял устройство к сердцу, работающему от пара, проверяя его размеры; он смеялся каким-то безумным мыслям и что-то бессвязно бормотал. Я больше не могла игнорировать его болезнь.
Когда металл остыл, Натаниэль осторожно поместил сердце внутрь грудной клетки, затем соединил металлические части новыми болтами. Он выдвинул штатив механизма на стене, отрегулировал электрическую иглу так, чтобы она касалась металлической клетки, и отступил назад, любуясь своей работой. Довольный этим новым гротескным устройством, он подошел к столу, потом взял в руку шприц и постучал по нему указательным пальцем.
– Ты должен прекратить это безумие, Натаниэль.
– Что сделано, то сделано, сестра. Теперь, – он повернулся ко мне, держа шприц так, словно это была священная реликвия, – мне только нужно немного твоей крови, чтобы впрыснуть в ее сердце, потом мы вместе повернем выключатель. Если лапки лягушки можно заставить дергаться под действием слабого разряда электрического тока, то мы сможем сделать то же самое в большем масштабе. У нас есть преимущество – большее количество живых органов. Вот в чем Гальвани, несмотря на весь его
