– Ваше высокоблагородие, вы куда? – попытался окликнуть его матрос.
– Оставь их, дело господское, – лениво протянул сидящий рядом его товарищ.
Ротмистр князь Микеладзе с нескрываемым сочувствием смотрел на потерянное лицо великого князя, сбивчиво рассказывающего ему о своих подозрениях. Молодой человек был ему симпатичен своей доброжелательностью и полным отсутствием чванства, свойственного некоторым представителям офицерства по отношению к жандармам. При этом дело, с которым к нему тот пришел, могло оказаться очень серьезным. Настолько серьезным, что могло запросто погубить и самого Алешу, и, что гораздо более вероятно, его – Микеладзе.
– Алексей Михайлович, – мягко сказал он ему, – все, что вы мне рассказали, очень интересно. Скажу прямо, есть большая вероятность того, что вы правы в ваших подозрениях, однако вполне может статься, что вы ошибаетесь.
– Не надо меня щадить, – сбивчиво пробормотал Алеша, – если все это правда, то я готов…
– А если нет? – вкрадчиво спросил жандарм. – Вот представьте, что Семенов ошибся. Или даже прав, но девушка не шпионка. Ну, мало ли! А мы ее потащим к нам, будем допрашивать… Кстати, вы знаете, как проходят допросы? Вот и хорошо, что не знаете!
– Но надо же что-то делать! Как-то проверить…
– Алексей Михайлович, дорогой! Конечно, проверим, причем очень аккуратно, так чтобы не только комар, даже блоха ничего не наточила! Кстати, помните наш разговор?
– Который?
– Ну, когда мы только познакомились, здесь на вокзале?
– Да, кажется,… а о чем он был?
– О женских ногах.
– О ногах?
– Да, дорогой. И не надо так краснеть! Просто вспомните, мы говорили, что китаянки ноги бинтуют, и вы сказали, что у вашей служанки ножки чрезвычайно маленькие. Так?
– Да, именно так, но что это нам дает?
– Вах! Японки ноги не бинтуют! Я точно знаю.
– Вы думаете, это может быть…
– Ладно, тут у меня в камере рыбак третий день сидит, и его матушка столько же под воротами…
– О чем вы?
– Да ни о чем, так, мысли вслух, – поморщился князь и тут же гаркнул находящемуся за дверью унтеру: – Федченко! Ну-ка приволоки с улицы эту старую каргу, у нее точно ноги перевязаны.
Через минуту дюжий жандарм затащил в кабинет маленькую сухую старушку, едва ковыляющую на своих копытцах. Рывком усадив ее на лавку, унтер схватил за ногу и показал оцепеневшему от ужаса Алеше страшный результат изуверского обычая: изуродованную ступню, примотанную к пятке.
– Понятно, не такая у нашей Кейко ножка, – нахмурился Микеладзе. – Эй, Федченко, гони эту старую грымзу!
– Господи, какой ужас, – передернуло великого князя.
– Ничего особенного, – пожал плечами жандарм, – кстати, это тоже ничего не доказывает. Она может быть кореянкой, маньчжуркой, дунганкой и еще бог знает кем.
– Я никогда не смогу смотреть ей теперь в глаза, – страдальчески проронил Алеша.
– И не надо! У вас что, на броненосце дел мало? Вот и занимайтесь ими, пока мы все не проверим. А вот когда проверим, тогда и решим, как быть дальше.
– А что тут решать, если она шпионка, то, насколько я знаю, у вас разговор короткий…
– Верно, только это еще не доказано, да и…
Жандарм резко встал и несколько раз прошел по кабинету туда-сюда. Потом, нахмурившись своим мыслям, вытащил откуда-то фотографический портрет и подал великому князю.
– Не встречали раньше?
Тот внимательно посмотрел на ничем не примечательного господина в канотье и пожал плечами.
– Не встречал.
– Я тоже не встречал. Просто из управления прислали с ориентировкой. Так, на всякий случай. Это Анжей Каминский, поляк, террорист. Да я сильно и внимания не обратил поначалу, откуда ему тут взяться… Но тут мои архаровцы матроса притащили. Насвинячился, подлец, и про государя императора ляпнул нечто непечатное. Ну, протрезвел, понятно дело, повинился… И то верно, чего спьяну не наболтаешь… Ну чего с ним делать, оскорбления величества, конечно, есть, а вот крамолы-то особой и нету. И вот как на грех, или на счастье, выпала у меня эта карточка. Сроду такого не было, а тут выпала. Матросик-то, как ее увидал, так возьми и ляпни, что, дескать, поляк этот ну вылитый минный кондуктор с «Петропавловска».
– Как это?
– А вот так! Я подумал, подумал, да и в порт. Проверить-то надо, мало ли, чего в жизни не бывает. А Макаров возьми да и выведи эскадру. Думаю, дождусь, да все и разузнаю… не дождался!
– Вы полагаете? – изумленно начал Алеша.
– Да ничего я не полагаю, – отмахнулся жандарм, – показывал карточку уцелевшим. Кто говорит, похож, кто наоборот – непохож! Как тут теперь разберешь…
– Зачем вы мне это рассказали? – насторожился Алеша.
– А затем, Алексей Михайлович, что шпионы опасны только те, о которых неизвестно, а те, о которых известно, те могут оказаться даже полезны! Только вот узнать о них не всегда получается вовремя. А посему, очень вас прошу, домой пока не ходите и разговоры о Кейко ни с кем не ведите.
* * *Впрочем, события, последовавшие вскоре, совершенно не оставили великому князю времени думать о чем-то кроме службы и пылающей вокруг войны. Сосредоточенные к этому моменту в Корее японские войска перешли в наступление и, отбросив русские заслоны на реке Ялу, двинулись дальше. Генерал Куропаткин, полагая свои войска недостаточными для отражения вражеского натиска, распорядился отступить. Наместник был, разумеется, против этого и немедленно телеграфировал о своем несогласии государю. Куропаткин, в свою очередь, обратился с жалобой на вмешательство адмирала Алексеева в свою компетенцию и попросил высочайшего разъяснения сложившейся ситуации: кто же является главнокомандующим в действующей армии? Ответ его императорского величества был совершенно неутешителен для наместника. В Маньчжурской армии главным является Куропаткин. Впрочем, сказав «а», царь не сказал «б». Очевидно, не до конца понимая важность единоначалия, он оставил адмирала Алексеева на его должности. Таким образом, вместо сосредоточения всех рычагов управления в одних руках появилось двоевластие. Куропаткин командовал всеми армейскими частями и гарнизонами Владивостока и Порт-Артура. В руках наместника осталось гражданское управление и флот.
Однако нашему герою было не до перипетий борьбы за власть. Исправление должности командира броненосца хотя и занимало большую часть его времени, дало возможность Алеше осуществить ряд мероприятий, которые он считал полезными. Во-первых, с «Осляби» было снято погонное орудие как совершенно бесполезное для боя в линии. Во-вторых, убраны 37-миллиметровые пушки с марсов и 47-миллиметровые с мостиков и верхней палубы. Предназначенные согласно проекту для противоминной обороны, они совершенно не годились для борьбы с современными миноносцами. В-третьих, великий князь приказал сдать в порт все хранящиеся на броненосце мины. Последняя мера вызвала отчаянное противодействие продолжавшего исполнять обязанности старшего офицера лейтенанта Саблина. Если со сдачей мин заграждения он, после катастрофы с «Петропавловском», готов был смириться, то лишение броненосца самодвижущихся мин показалось ему совершеннейшим святотатством. Его протесты возымели некоторое действие, и по одной мине на каждый аппарат на «Ослябе» все же осталось. К сожалению, при отсутствии дока не было никакой возможности починить поврежденную
