– Прошу простить меня, господа, – обратился он напоследок к раненым, – но мне уже пора. Желаю вам скорейшего выздоровления и возвращения на корабли. Предстоит много дел, и без вас мы не справимся.
– Алешка! – раздался дикий крик в коридоре, и в палату влетел одетый в больничный халат Борис Владимирович. – Слава богу, ты вернулся! Я, как услышал, хотел в порт бежать, да эти чертовы эскулапы мне чакчиры[83] не отдали. А без штанов, сам понимаешь, гусар может уйти только от дамы!
– Как ты себя чувствуешь, Боря?
– Да я-то что, Кирилл вот погиб!
– Сочувствую. Но ты, как я вижу, пострадал не слишком?
– Тебе скажу, – кузен неожиданно схватил его за руку и зашептал на ухо: – Я здоров! Но если я скажу об этом врачам, они тут же отправят меня в Россию. Поэтому всякий раз на осмотре я нахожу у себя какое-то недомогание, и они меня лечат!
– Но зачем?
– Затем, что я не хочу возвращаться! Даже в Маньчжурии я в лучшем случае буду плесневеть в каком-нибудь штабе. А я хочу отомстить, я хочу схватиться с этими узкоглазыми обезьянами в бою! Чтобы слышать, как хрустят их кости под клинком! И я клянусь тебе памятью брата, что пока не сделаю это, не будет мне покоя!
Говоря это, Борис приходил во все большее возбуждение, глаза его горели неукротимым огнем, перекосившийся рот дергался, и Алеша чувствовал себя рядом с ним довольно неуютно.
– Ну, а пока я побуду здесь, – внезапно совершенно успокоился тот. – Кстати, а здесь весьма недурные дамы. Я, право, даже не ожидал. Они милы, обходительны, ну кроме одной. Есть тут такая мадемуазель Валеева, сущая мегера, но красоты невероятной. Хочешь, я тебя представлю?
– Думаю, в другой раз, – пробормотал сбитый с толку перепадами настроения родственника Алеша. – Прости, Боря, мне пора.
– Уже уходишь? – почти безразлично отозвался тот. – Ну и ладно. Ты заходи, тут ужасно скучно.
Поскольку Прохор ухитрился накануне неведомо где простудиться, а Архипыч застрял на броненосце, выполнять роль кучера пришлось Ваньке. Пока великий князь был в госпитале, парень сидел на козлах и предавался мечтам. Проделанный им вместе с хозяином поход и участие в сражении переполнили его осознанием собственной значимости. Правда, сражение он провел вместе с другими вестовыми в лазарете, помогая фельдшерам перевязывать раненых, и ничего толком не видел. Несносный Архипыч пообещал надрать ему уши, если он высунет нос на палубу, а сам ушел вместе с Алексеем Михайловичем и, по слухам, даже стал к штурвалу, когда все в рубке погибли. Теперь старику, наверное, дадут еще один крест, а на что он ему? Нет, Архипыч, конечно, герой, но Ванька наверняка справился бы у штурвала ничуть не хуже, и тогда бы крестом наградили его. Ну, ничего, теперь у Алешки, как за глаза звали его все слуги, свой броненосец, и будут еще бои, в которых он себя и проявит. Будет и на его улице праздник, а на груди крест! Приободрив себя этими мыслями, кофишенк огляделся и заметил старого знакомого – гимназиста, которого он как-то видел на Ляотешане. Тот вышел из госпиталя, погруженный в свои мысли, и собирался куда-то бежать, но не тут-то было.
– Не пыли, стрюцкий, – поприветствовал его с козлов Ванька, – а то коней распугаешь.
Гимназист остановился и внимательно посмотрел на глядящего с чувством полного превосходства парня.
– Выгнали? – ехидно поинтересовался он у Ваньки.
– Откуда выгнали? – не понял тот.
– Ну, с флота, – охотно пояснил ему Сережа, – ты же теперь в извозчики подался? Тогда тебе надо форму сменить, а то что за извозчик в бескозырке. Тебе теперь цилиндр надо лаковый да кушак красный и бляху с номером!
– Да ты что такое говоришь, – изумился парень, – да я… да ты знаешь, кто я такой?
– Кофе ты подаешь господам! – отрезал Сережа. – Моряк липовый.
– Что ты сказал? А ну как повтори!
– И повторю!
– Только попробуй!
– И попробую!
Через минуту они схватили друг дружку за грудки и, какое-то время потолкавшись, сцепились по-настоящему и принялись кататься по земле, отчаянно мутузя кулаками. Ванька был старше, на голову выше и сильнее, но гимназист ни за что не хотел уступить и отчаянно сопротивлялся. Наконец, кофишенку удалось взять верх и, оседлав противника, выкрутить тому руку.
– Сдавайся, – потребовал он.
– Еще чего!
– Землей накормлю, – посулил он побежденному.
– Что это здесь происходит? – раздался над драчунами строгий голос.
– Ай, тетенька пусти, – заверещал Ванька схватившей его за ухо женщине в одежде сестры милосердия.
– Гадкие мальчишки! – заявила им она и тут же схватила за ухо и второго. – Как вы смеете драться подле госпиталя?
– Мила, пусти, он первый начал!
– Как бы не так, это ты первый…
– Ничего не хочу слышать! Кругом война, каждый день умирают люди, а вы нашли себе развлечение – драку! Хороши, нечего сказать!
– Тетенька, пусти!
– Мила!
– Боюсь, я должен присоединиться к данным мольбам, мадемуазель, – громко сказал не без интереса наблюдавший за расправой великий князь. – Мне надо ехать, а если вы оторвете ухо моему кучеру, его придется оставить здесь. Кроме того, ваш племянник, как я успел заметить, весьма достойный молодой человек, и ему будет крайне затруднительно писать письма раненым, лишившись слуха. Кстати, могу я узнать, чем вызвана ваша к ним немилость?
– Эти гадкие мальчишки устроили безобразную драку! – ответила девушка, едва к ней вернулось самообладание.
– Действительно, серьезная провинность, – покачал головой Алеша, – а можно узнать, кто зачинщик?
– Я… я не знаю.
– И вы решили наказать обоих? Прелестно! Прямо как наш ротный командир в корпусе. Тот тоже никогда не утруждал себя разбирательствами и наказывал всех скопом, полагая, что таким образом воспитывает в нас товарищество.
– Да не наказывала я их. Просто попыталась разнять…
– Понятно, – кивнул великий князь и обернулся к своему слуге: – Иван, что случилось?
– Ничего, Алексей Михайлович, – пробубнил тот.
– То есть ты сидел на козлах, никого не трогал, и тут на тебя напали?
Увидев, что кофишенк, насупившись, молчит, Алеша продолжил:
– А может, этот мальчик переодетый хунхуз и хотел нашу коляску угнать?
– Я не хунхуз, – изумленно воскликнул Сережа, – и коляска мне ваша не нужна!
– Значит, он напал на тебя? – обернулся к нему великий князь. – Тогда его надо отдать под суд за нападение.
– Не надо никого отдавать под суд, – насупился гимназист, – я сказал ему, что он не
