(Как мне удается и глазом не моргнуть – сама не могу понять.)
– Там были диски?
– Возможно. Честно говоря, я бросила все в большой мусорный пакет.
– Что за хрень, Джен?
– Сам ты что за хрень, Мэтт.
Мы злобно смотрим друг на друга поверх кухонной утвари.
– У тебя не было на это никакого права.
– Ой, да ну? Проо-сти.
Однажды, я уже видела Мэтта в подобном состоянии; он не знает, то ли ему обидеться, то ли разозлиться. Так ни к чему и не придя, он отодвигает оставшееся пойло и меняет тактику. В глазах появляется безнадежность. Я понятия не имею, что за ценные материалы остались заблокированными на его ноутбуке, и, естественно, надеюсь, что они просто жизненно важны.
– Зачем ты отдала диски в комиссионку? Они не могут продавать установочные диски от личного компьютера.
Бесспорная правда, и меня так и подмывает заметить, что «мы имеем то, что имеем».
– Думаю, я решила сложить все в одну коробку и дать им решать самим, что можно продать.
– В коробку или пакет?
– Прости, что?
– Ты сказала, что выбросила все в мусорный пакет. А потом сказала, что это была коробка.
– Да, может быть и так.
– Может быть как?
– А это важно? Возможно и то и другое, – как уже говорила раньше: словно мне плевать.
– Там были купальные трусы?
– Возможно, были. – А что?
– О. Прекрасно, я все равно хотел сказать тебе. Я собираюсь уехать на пару недель. Мы собираемся. Белла и я. В Таиланд. Не волнуйся о трусах. Я могу купить новые.
– Прекрасно.
– По всей видимости, сейчас хорошее время года для поездки. Не так влажно. Я подумал, тебе нужно знать. На всякий случай.
– На случай чего?
Он пожимает плечами. Качает головой.
– На всякий случай.
Похоже, Мэтт выдохся. Из-за граппы, из-за известий об установочных дисках, из-за переработки или тоски – не могу сказать почему. Это не тот самый Мэтт, который пришел домой в судьбоносный понедельник с непробиваемым выражением лица и говоривший о совместно приобретенном имуществе. Он пробегает глазами по кухне.
– Ты что-то здесь переделала? Выглядит иначе.
– Твое пиво. – Его коллекция крафтового пива (отдана соседу).
– Твоя хлебопечка. – Ненужный подарок от его матери (сдана в центр переработки).
Долгое время он просто сидит. Медлит, как я полагаю, в опустевшем театре его старой жизни; слушает призраков; возможно, убеждает себя, что оказался прав, избавившись от него. Он вздыхает: долго и шумно втягивает воздух через нос, задерживает дыхание на невероятно долгое время, перед тем как выдохнуть; привычка, выражающая тревогу, я это заметила в Наш Первый День и ни разу больше за все проведенное вместе время.
– Джен, я…
Это звучит так, словно он готов сказать: «Джен, я был таким дураком. Джен, я всегда буду любить тебя. Джен, ты должна кое-что узнать».
Она беременна.
– Что бы там ни было, Мэтт…
– Джен, я просто хотел сказать, если эти диски вдруг где-нибудь появятся…
– Ага. Я дам тебе знать.
– Да, спасибо. Только… Пока я здесь… Не можешь еще раз поискать в ящике…
– Нет, Мэтт. Не могу.
– Хорошо. Ладно. Без проблем.
Меня немного потрясывает после его ухода. Я возвращаюсь на кухню и наливаю себе бокал граппы. В воздухе еще остался аромат его лосьона после бритья. В ушах еще звучит гулкий голос.
«Белла и я. В Таиланд».
По щеке скатывается слеза. Потом другая. Сейчас мне трудно понять, как я могла провести с этим человеком целых два года.
Я плачу не по нему. И не по себе. Я скорблю по потерянному времени.
ТомЯ втайне прибываю в отель «Дю Принс» на четверть часа раньше. Я знаю расположение столиков и хочу выбрать лучший. Я чувствую себя вовсе не отвратительно, учитывая ночной перелет. Сегодня один из ясных лондонских дней после ливня, мокрые тротуары и голубое небо. Немного сжимает грудь от осознания того, что я скучаю по этому городу.
Два низких кресла, расположены под углом к столику. Низкие лампы. На стене сзади – портрет маслом мужчины в шляпе, умершего уже лет двести назад. Здесь довольно чопорно и по-деловому, но напитки готовят профессионально, они холодные, как Рождество, и приятно дурманят мысли.
Я вижу ее.
Она материализовалась в дверном проеме, я замечаю ее за один удар сердца. Появляется кривая усмешка, когда я встаю и машу рукой. За несколько шагов, которые она делает в моем направлении, у меня появляется единственное (и фактически верное) впечатление, что все в моей жизни подводило меня к этому моменту.
– Том.
– Дженнифер.
– Джен. Кроме бабушки, меня никто не зовет Дженнифер.
Она протягивает руку. Рука нежная и теплая, и женственная, и приятная на ощупь. У нее запоминающееся лицо с отличительными чертами, которые сперва кажутся несколько разрозненными и не сразу создают общую картину. Мы садимся в кресла, она снимает шарф, оголяя плечи. Настоящие или искусственные, в ушах и на шее сверкают бриллианты. Она говорит:
– Тебе удалось решить загадку?
Я признаюсь, что нет. Я рассказываю ей, что не могу представить, кто в принципе может знать нас обоих, не говоря уже о том, чтобы устроить свидание вслепую.
– Как думаешь, может быть, он или она здесь? – предполагает Джен, оглядываясь по сторонам. – Прямо сейчас. Следит за нами. Ой, подожди. Вон тот, за колонной, притворяется, что смотрит в свой айфон.
Некоторое время мы изучаем окружение. Все кажутся полностью погруженными в свои беседы или мобильные устройства.
– Джен, знаешь что? – говорю я. – На самом деле мне все равно. Я уже говорил тебе, какой здесь делают мартини?
ДженВ жизни он выглядит лучше, чем на фотографиях. Высокий и поджарый, в ярко-черных джинсах и пиджаке смелого оттенка зеленого цвета. Довольно широко расставлены глаза, и ему немедленно требуется стрижка, но никаких серьезных нареканий. Временами он выглядит привлекательным. Я немного удивлена, насколько сильно нервничаю.
Но появляются всесильные коктейли с мартини, и мы вынуждены аккуратно чокнуться бокалами – они наполнены до краев. Опустошив примерно полбокала, я осознаю, что рассказываю нашу историю с Мэттом. Я понимаю, что еще слишком рано, мы здесь меньше десяти минут, а описываемые мною детали доходят до абсурда. Например:
– Как я его встретила? В баре, после работы. Я отчетливо помню тот момент. Мы оба ждали, пока нас обслужат, я оглянулась вокруг и увидела, как он смотрит на меня. Словно в кино. Все вокруг в полумраке, кроме нас. Мы внутри золотого пузыря. Все – все остальное – на заднем плане. Я точно помню, во что он был одет. Крошку на ткани его костюма – конечно, «Hugo Boss» – и это еще до того, как он произнес хотя бы слово. И он не улыбнулся, не сказал «привет» или еще что-нибудь. Что он сделал, так это закатил глаза. Он закатил глаза и цокнул. Потому что в баре было слишком много народу. Это и было его первым словом в мой адрес. Цоканье. Вот так все и
