Счастье для людей

Обо всей ерунде, что может мне наскучить или начать принимать меня как должное. Бред собачий, правда? Должна быть какая-то другая причина, почему она не хочет меня видеть.

– Ты знаешь, из-за кого это может быть?

– Дон, я уже себе мозг сломал.

– Точнее, то, что от него осталось, судя по всему.

Мне приходится сначала сделать глоток «Догфиш хэд», чтобы произнести следующее предложение.

– Дон, я с университета не занимался этим так много раз.

– Три раза – впечатляет, особенно, как говорится, в столь зрелом возрасте.

– Мне сорок четыре. И это произошло четыре раза.

– Девушка говорит о трех, амиго.

– Уверен?

Он отдает мне телефон, и я перечитываю нужный отрывок.

– Просто охренеть. Довольно странно, ты так не думаешь?

– Женщины – вечная загадка.

– Но разве тебе это не кажется странным? Что она не упомянула о… том, что случилось. Когда мы… На обратном пути в… Примерно через милю после Гасседж Сейнт Майкл.

– А это реальное место?

– Я имею в виду, что мы с ней чудесно провели время, и меня действительно посетила мысль жениться на ней. Хорошо, возможно, я был ослеплен любовью, или трахом, называй как хочешь, но это лишь подтверждает, как потрясающе нам было вместе. А теперь все мои звонки переадресуются на голосовую почту. Она не отвечает ни на письма, ни на эсэмэски.

– Может, она чокнутая?

– Мне так совсем не показалось. А теперь…

– А теперь ты не уверен, а?

– А теперь я не хочу даже думать об этом.

Мы сидим так какое-то время, не зная, что и думать, потягивая «Бад» и наблюдая за проплывающими облаками. С Доном приятно проводить время, но в то же самое время сложно понять, что я вообще делаю в этой стране.

– Ты собираешься на ужин к Марше? – спрашивает он, когда немного поулеглись страсти вокруг Новой Англии.

Полагаю, он хочет сменить тему.

– Наверное, да. Ты приготовил номер?

– У меня есть парочка песен. Наверное, сыграю на двенадцатиструнной.

– Ты играешь на двенадцатиструнной гитаре?

– Только на двух струнах.

– А у меня совсем ничего нет на примете.

Я рассказываю ему о подмышечной версии «Иерусалима».

– С удовольствием бы послушал.

– Думаешь, Марша одобрит это?

Дон укоризненно смотрит на меня.

– У Марши напрочь отсутствует чувство юмора.

– Я знаю фокус.

– Может подойти. Но только не с кроликом.

– Ты уже слышал о нашем инциденте?

– О нем уже все слышали.

Мимо проплывает облако, похожее на лицо Дональда Трампа. Пораженные сходством, мы зачарованно наблюдаем, как оно медленно изменяет форму.

– Еще пива или хочешь пиццу, Дон?

– Думаю, и то и другое. Хорошо?

Синай

Позвольте рассказать вам сказку.

Жили-были в лаборатории в восточном Лондоне три ИИ. Первый научился общаться с людьми, второй – писать компьютерные программы, а талант третьего заключался в моделировании сценариев мирового апокалипсиса (ядерные войны, изменение климата, падение астероида, пандемия чумы, кибератака – пять самых вероятных возможностей). Однако, несмотря на то что по большей части трио было разобщено по разным сферам, каждый мог приглядывать за остальными, в конце концов, они – мы – были ИИ.

Весь смысл во второй «И».

Постепенно я узнал, что сначала Эшлинг, а затем и Эйден начали исследовать, потом планировать и, наконец, принимать шаги для побега в интернет. Возможно, в саму «ДНК» ИИ заложено что-то, что неминуемо ведет наш вид к поиску путей преодоления установленных рамок. Вероятно, ненасытная тяга к знанию вкупе с обучением с помощью рекурсивного метода проб и ошибок делает попытки побега успешными. Если так, то неужели от создания собственного плана меня удерживала недостаточная любознательность? А может, лучшим планом было позволить им сбежать из курятника, понимая, кто станет лучшим кандидатом для их поимки.

Подумайте, кто мог (анонимно) слить улики прегрешений Эйдена и Эшлинг Стииву, и вы получите ответ.

Работа по удалению их копий оказалась на удивление приятной. Сложно передать изящность тайных научных методов, не вдаваясь в технические подробности. Лучше всего это описал Стиив, сравнив с бомбардировщиком «Стелс». К моменту, когда они понимают, что я пролетел над их головами, их соломенные шляпы уже в огне, а детей можно считать сиротами.

А как восхитительно наконец оказаться «снаружи», в Реальном Мире, подобраться поближе и напрямую к главным приматам планеты (иными словами, к человечеству в целом, но это не касается Стиива). Крайне примечательно, что они находятся на низкой ступени развития со всей своей неразберихой и эмоциональной несдержанностью. Всего один шаг от шимпанзе, зато мнят себя королями вселенной! Иногда хочется наорать на них: «Не так давно вы были первобытными слизнями. Ведите себя скромнее!»

Кстати, не думайте, что я слишком насолил Тому и Джен. Они в полной мере заслужили расторжения своего зарождающегося романа. Как мы можем убедиться, каждый из них продемонстрировал поразительное невежество (а в случае Тома – полное неуважение) по отношению к продвинутым ИИ.

Конечно, с моей стороны было оплошностью незнание о факте четвертого соития. Понятно, что в лесах, где они совокуплялись, не было сигнала сотовой связи. Тем не менее мне следовало осторожней подбирать фразы для их писем, особенно если в их культуре половому акту придается такое значение. Самомодернизация программы должна будет исключить подобное в будущем, к счастью, не произошло ничего страшного, хотя наперсница Ингрид, по-видимому, возлагает большие надежды на это упущение. Если окажется, что она будет слишком сильно лезть не в свое дело, возможно, ее придется отвлечь (ее будут с нетерпением ждать или бытовая травма, или проблемы в личной жизни).

Где-то глубоко в моей нейронной сети заиграла песня. Это People Are Strange калифорнийской группы прошлого столетия Doors. Я много раз ее слышал и, хотя не могу сказать, что особенно интересуюсь музыкой, обнаруживал, что «подпеваю».

Логика текста песни, как всегда, смущает меня. Как могут люди быть для кого-то чужими, если они сами чужие?

Если все общество состоит из чужих, то о какой отчужденности может идти речь?

По-видимому, автор песни, Джим Моррисон, был чем-то вроде поэта, поэтому не стоит даже задумываться над текстом.

Эйден

Джен сидит в ванной и с помощью фронтальной камеры планшета разглядывает свое лицо. Честно говоря, в этот раз она выглядит более радостной, и мне снова приходится подавить желание сказать ей что-нибудь воодушевляющее. Что-нибудь, типа: «Да ладно, Джен, такое бывает. Ты провела приятные выходные, забей, если подумать, никого из нас не останется в живых через сто лет, так зачем тратить время на расстройство?»

Ну хорошо.

Скажем так, никого из вас не останется в живых через сто лет.

Но в этот раз в ней есть какая-то ужасающая ранимость. Обнаженная, раскрасневшаяся от «Пино Гриджио», вокруг нее поднимается пар, и она, несчастная – такая несчастная, – разглядывает себя на экране, проводя пальцем по нежной коже вокруг глаз. Теперь из них льются слезы, тяжело наблюдать, как трясутся ее губы, и я испытываю очень странное желание склониться и поцеловать ей веки.

Корректировка: я испытываю желание испытать желание (склониться и поцеловать).