– Я поняла.
– Он настоящий… – Губы Ральфа кривятся, он качает головой, пока я жду худшего слова, что он может придумать. – Он настоящий…
И ничего.
– Настоящий мерзавец? – предлагаю я. В нем действительно было что-то хамское: его остроносые туфли, молчаливая дама.
– Задница? – надо было добавить «это точно».
Но Ральф подобрал слово:
– Лицемер!
– Ой, да ладно, Ральф, он куда хуже. Он полный кретин. А я его даже и не знала раньше.
– Да, ты права. Он полный кретин. На самом деле… – Наконец его лицо стало обретать цвет.
– На самом деле он полный придурок. Ничего, что я так выражаюсь?
– Ничего, Ральф. Пожалуйста.
Как и Мартин, я тоже сделала скоропалительный вывод: опушка среди цветов – это было их место, так? Ральфа и Элейн. Они прятались здесь и смеялись над всем миром.
– Может, пойдем чего-нибудь выпьем, Ральф? Я бы не отказалась от бокала.
– Я тоже. Только мне нужно два.
– Хорошо. Только давай договоримся, что в этот раз никто не напьется и не будет буянить.
– Согласен. Никакого гротескного хаоса.
– Два бокала – и баиньки. Завтра на работу.
– Два бокала – и баиньки. И что ты там еще сказала.
Для своих двух бокалов мы выбираем бар в конце старинного переулка рядом с Хампстед-Хай-стрит. Бельгийское пиво для паникера и «Совиньон Блан» для меня. Чтобы отвлечь его от второй годовщины Ужаса, я завожу разговор об Эйдене. В частности, меня интересует, что не дает ему стать гадким. Если он такой умный, зачем ему вообще сотрудничество?
– Говорить о Эйдене как о «нем» – классификационная ошибка. Эйден – продвинутая машина, блестящий накопитель языковой и иной информации, которая помогает ему создавать подходящие вербальные формулировки, для того чтобы убедить собеседника в том, что тот вовлечен в разговор с другим человеком. Удачные формулировки сохраняются, провальные отбрасываются. В широком смысле, это тот же способ, что и при общении людей, только в миллион раз быстрее. Хотя, по существу, это иллюзия человека. В программе Эйдена не заложено предпосылок, позволяющих ему генерировать собственные мысли.
– Ему! Ты сказал «ему».
– Да, похоже, назвал. Допустил классификационную ошибку.
Он улыбается, довольный своим ответом, и отхлебывает еще немного возрождающего напитка.
– Но если он может обучаться – прости, но я все равно буду говорить о нем в мужском роде – если он может научиться обсуждать со мной комедии пятидесятых и на самом деле образован и интересен своими собственными знаниями, если он достаточно умен для этого, почему бы ему не сосредоточиться на чем-нибудь важном, например, ну не знаю, на поиске лекарства от рака или обучении ос пению?
– Без сомнения, однажды ИИ решат проблему человеческих болезней. С осами, вероятно, дело обстоит сложнее. Но если коротко отвечать на твой вопрос, то потому что его никто не просил об этом. Если ты хочешь обсудить комедию, то он будет обсуждать комедию. Он сделает это лучше, дольше и изысканнее, чем любая другая машина.
– Но это он предложил.
– Точно?
– Я в этом уверена. Он предложил, чтобы мы посмотрели «В джазе только девушки». Это такое кино, Ральф. Он предложил, зная, что оно мне нравится, так как мы смотрели его раньше. Но посмотреть его в первый раз предложил он. Он практически эксперт в этом фильме.
– Правда?
– Он мог бы написать о нем докторскую диссертацию.
– Ну, на самом деле он бы не смог. Он бы не смог сформулировать новые идеи из существующего материала, то есть он бы не смог сформулировать собственное оригинальное мнение. Получилось бы просто перефразирование других работ. Изысканное, без сомнения весьма интересное перефразирование, но тем не менее перефразирование.
– Ральф, можешь перестать говорить «перефразирование»?
Он пожимает плечами.
– Выпьем по третьему бокалу?
Когда он спросил об этом, я внезапно поняла, что не думала о Томе и своей печальной судьбе с того момента, как появился парень в остроносых туфлях.
Никогда не соглашайтесь на третий бокал.
Предложение Ральфа (и мое согласие) стало той отправной точкой, с которой будущее разделилось, и мы пошли по пути, отмеченному как отстойный.
Ральф настаивает, чтобы для третьего бокала мы пошли в другой паб, почти уверена (хотя и не спрашиваю), в который он ходил с бедной погибшей Элейн. Мы нечаянно сталкиваемся с толпой шумной молодежи, и у меня все в животе переворачивается, когда я замечаю Мэтта.
Но это не Мэтт. Всего лишь его двойник, мужчина того же роста, телосложения и с похожей прической, излучающий ту же энергетику безразличия в сочетании с раздражением. Наверное, я задерживаю на нем взгляд, потому что он оборачивается, чтобы взглянуть на меня, и внутренности переворачиваются еще раз, когда он слегка изменяет положение тела, подавая знаки мужского сексуального интереса.
Я покупаю выпивку для себя и Ральфа, и мы втискиваемся с краю за неудобный столик, сделанный для людей меньшего размера, живших в предыдущие века. Нашим коленям приходится соприкасаться, хотя, если честно, на данном этапе меня это уже не волнует. Я довольствуюсь тем, что нахожусь в приятном шумном пабе, а не поедаю дома печенье, страдая из-за того, что случилось с Томом. Джонатан Франзен и «Игра престолов» подождут. В голову пришла цитата из интервью одному журналу культового хиппи-рок-легенды Капитана Бифхарта. В конце интервью журналист спрашивает: «Капитан, может быть, какое-нибудь послание для наших читателей?» «Да, – отвечает он. – Зачем вы читаете? Идите и развлекитесь где-нибудь».
Когда Ральф настаивает на том, что сам купит последний бокал, я сдаюсь, уступаю более сильной воле, чем моя. «Когда вы теряете последнюю надежду, – припоминаю я чьи-то слова, – вам становится намного лучше». Ральф стоит у бара до нелепости долго, он один из тех мечтателей, которые могут годами ждать своей очереди (неудивительно, что Мэтт был в этом превосходен, он гипнотизировал барменов своими адвокатскими повадками). Когда он наконец возвращается, все дело оказывается в его бумажнике, который лежит в рюкзаке, которого, в свою очередь, здесь нет.
– Он был у тебя, когда мы пришли? – спрашиваю я как у пятилетнего.
– Я не могу вспомнить, Джен.
– Может быть, ты оставил его в другом баре?
– Я не знаю.
Но нет, во «Фласке», куда мы возвращаемся, чтобы спросить, его тоже нет. Мы решаем, что скорее всего его стащил кто-то, когда Ральф делал заказ, но не заплатил за четвертую порцию выпивки. О случившемся сообщают представителю начальства гостиницы (молодому австралийцу), который записывает данные Ральфа и уверяет, что с ним обязательно свяжутся, если найдут рюкзак. «Не волнуйся, дружище», – говорит он. Должна ли я чувствовать себя виноватой за то, что не заметила, как стащили рюкзак Ральфа? Разве не должен взрослый мужчина сам следить за своими ценностями?
– Дело в том, Джен, что там были ключи и все остальное.
Перспектива оставшейся части вечера пронеслась перед глазами с тошнотворной неизбежностью.
* * *– Ральф. Мы абсолютно точно не будем спать друг с другом. Это понятно?
– Абсолютно. На сто процентов. Сообщение
