– Что касается Иркутска – у большевиков там всего семь тысяч войска, из них пять – это офицеры и солдаты, изменившие присяге. Остальное рабочие дружины, отребье уличное да остатки партизан. Ну и что с ними станет, когда мы пройдем по городу и его окрестностям огнем и мечом?! Солдаты тут же переметнутся обратно или сбегут! Но боя, думаю, не будет – ведь вы уже сообщили в Иркутск, что сделали мои солдаты с их Западной группой так называемой советской армии?
Прхала промолчал, только кивнул, глядя на суровое лицо русского генерала. Ему только теперь стало по-настоящему страшно за соотечественников. Если белые сделают то, о чем сказал Каппель, а они это, вне всякого сомнения, могут совершить, – то им нет нужды открыто, с оружием в руках нападать на чехов.
Нужна связь с командованием в Верхнеудинске, но ее нет, где-то разрыв на линии. Да и что прикажет генерал Сыровы – разоружить каппелевцев для сохранения «нейтралитета»?!
Да посмей он сейчас только намекнуть на это, их самих лишат оружия – от этого генерала с мертвыми глазами всего можно ожидать! Это же не те русские, что были раньше, – теперь они, а не иркутский ревком могут взять чехословацкий корпус за глотку!
– У вас нет связи с Верхнеудинском, где сейчас находится генерал Сыровы? Наверное, обрыв на линии, местные крестьяне спилили пару столбов и сняли полсотни саженей провода? Не беда – утром можно легко восстановить, могу даже отправить своих телеграфистов.
Каппель посмотрел на чеха такими ясными глазами, что тот загрустил еще больше, осознав, что вслед за мелкими неприятностями могут последовать и более крупные. И тут русский главнокомандующий произнес несколько фраз, не скрывая презрения:
– Через несколько часов иркутский ревком постарается узнать, что будет делать моя армия. И в качестве посредников выступят чешские представители. Я думаю, вам будет что им сказать! Но не мне – никогда в переговоры с красными я не вступал и вступать не желаю. Для них будет убедительным доводом только действия наших войск и грохот выстрелов! Хотя… Вашему представителю я скажу несколько «ласковых» слов, я думаю, доктор Благош передаст их большевикам!
Полковник нахмурился – эта мысль только что пришла ему в голову. И он представил, каким ужасом охвачены сейчас иркутские «товарищи», узнав о гибели их самого отборного и лучшего отряда, чей командир сейчас сидит у него под охраной в холодном пакгаузе. Да, положение у него сложилось крайне скверное – пройти между двух огней и не опалиться. Значит, нужно как-то договариваться с этим русским генералом, от которого сейчас зависит очень многое. Включая спасение тех, кого Каппель ненавидит и презирает – его чехов, – хотя не показывает этого явно.
– Ваше высокопревосходительство, я понимаю, в каком сложном положении находятся ваши доблестные войска. И думаю, что в моих силах оказать всю возможную помощь…
Нижнеудинск,
командир 30-й стрелковой дивизии 5-й армии
начдив Лапин
– Фсе-таки мы их тогнали! Теперь не уйдут!
С неприкрытой радостью в голосе и с ощутимым прибалтийским акцентом в словах, скрипучим голосом произнес молодой командир в длиннополой кавалерийской шинели. На ее прожженном в нескольких местах от многодневных ночевок у костров рукаве у самого обшлага виднелись нашитые из кумача большая красная звезда и два ромба – знаки различия начдива. Так сокращенно в Красной армии именовали командиров дивизий, часто именуя их «начальниками».
Начдив был не просто молод, а возмутительно юн для столь высокой в военной иерархии командной должности. Латышу Альберту Лапиньшу, русифицировавшему свою фамилию в более удобную, было всего двадцать лет. Но такова любая революция, всем дерзким и агрессивным, стремящимся к кардинальным переменам она всегда открывает дорогу наверх, куда они устремляются, перепрыгивая через ступени за считаные месяцы, хотя в обыденной мирной жизни на такую карьеру уходят долгие годы.
В октябре 1917 года он вступил в красную гвардию, принял участие в московских боях с юнкерами, штурмовал Кремль. Через полтора года уже командовал полком, а после взятия Омска, столицы колчаковской Сибири, Лапиньшу доверили дивизию. И не зря – всю зиму его бойцы шли в авангарде Красной армии, неутомимо преследуя отступавших белых, наседая на арьергарды. И захватывая десятки застрявших на железной дороге эшелонов, набитых всяческим добром, так нужным для трудового народа. Отступавшие колчаковцы почти не сопротивлялись, хотя их было в несколько раз больше. Деморализованные целой чередой поражений, они совершенно не желали драться, лишь иногда затевали кратковременные перестрелки, стараясь отбиться от наседавших красных, и снова безостановочно драпали.
Тыл Белой армии был охвачен развернувшимся партизанским движением, казалось, что все выступили против Колчака и разом стали красными, только Лапин на этот счет не заблуждался. Слишком много было у революции случайных попутчиков, всяких там эсеров, меньшевиков и прочей «общественной» дряни. Да и сибирская партизанщина – та еще вольница, не признававшая никакой власти, грабящая и терроризирующая целые города, иной раз сжигая их напрочь, как тот же Кузнецк. И начдив не сомневался, что как только колчаковцы будут разбиты окончательно и бесповоротно вышвырнуты из пределов молодой советской республики, с этими анархистами придется кончать силою, устанавливая твердую большевицкую власть. Но пока терпел, наоборот, вливал партизанские отряды в свою дивизию, а там комиссары живо приводили их в порядок, устанавливая строгую революционную дисциплину пламенным словом, а если надо, и делом – пулей из «товарища маузера», чтобы другим бунтарям неповадно было.
С «попутчиками» Лапин не церемонился, у них даже силы не было – эсеровская пропаганда с призывом «кончать войну» поднимала на восстание целые полки, вот только мятежным солдатам было совершенно наплевать на новоявленную «розовую» власть. Так произошло в Красноярске, где к эсерам примкнул даже начальник гарнизона генерал Зиневич, объявивший себя сыном двух отцов – «рабочего и крестьянина». И вот уже месяц Лапин с удовольствием вспоминал свои слова, которые он отправил телеграммой этому перевертнику, что предложил ему от имени эсеров создать «коалиционное правительство», – «мавр сделал свое дело»!
С иркутским Политцентром местные коммунисты, получив поддержку партизан, тоже разобрались быстро, разогнав его по углам, где те и притаились, трепеща от страха. Так что в окончательной и скорой победе Лапин не сомневался – белые, массово сдавшиеся под Красноярском, реальной силы не представляли. Под командованием их главкома Каппеля, умирающего на глазах нижнеудинцев, было всего 25 тысяч офицеров и солдат, половина которых лежала на санях, больные тифом. Эта зараза истребляла их тысячами, Лапин видел станции и эшелоны, буквально забитые трупами. Так
