— Дэни, мы уезжаем. Сейчас.
Он встаёт, когда я тяну его за руку.
Натужно, тоскливо скрипит, открываясь, дверь.
Я оборачиваюсь и сталкиваюсь взглядом с тем доктором, которого уже видела в саду.
— Госпожа, — вздыхает он, — ну я же говорил, что вам нельзя…
Ярость, которую так любил во мне Эрик, захлёстывает ледяной волной. Я заслоняю Дэниела, не отпуская его руки — безвольной и прохладной, точь в точь, как у фарфоровой куклы. И выплёвываю:
— Можно. Мне — можно.
Врач хмурится — и я вижу в его глазах досаду. А ещё — когда он смотрит на Дэниела — алчность. Я его понимаю, но Дэни теперь мой.
— Госпожа, поверьте, даже если вы знали его при жизни, — и это «при жизни» пронзает меня больнее кинжала, — вы очень скоро поймёте, что тот человек умер. Он уже никогда не оправится, поверьте мне как…
— Ничего, у меня есть подходящее лекарство, — говорю я, думая о Тише.
Врач вздыхает.
— Госпожа, я всё-таки вынужден проводить вас…
— «Ваше Величество», — перебиваю я, — а не госпожа. Полагаю, мой супруг платил вам достаточно, чтобы вы проявляли уважение. Что ж, в любом случае, больше корона в ваших услугах не нуждается. Мы сейчас же уезжаем.
— Ваше Величество, король Эрик оставил чёткие инструкции…
— Король мёртв, — я подталкиваю Дэниела к двери. — Освободи дорогу королеве. Если не хочешь на тот свет со своими инструкциями.
Усаживая Дэниела в карету, я мысленно напоминаю себе, что когда буду расписываться в чеке с суммой награды, нужно не забыть предложить наёмникам убить этого надоедливого врача. За двойную плату, конечно.
По дороге в Вейстер я шлю приказы: и в южном крыле, где живёт Тиша, готовят комнату для её дяди. А также ищут врача, лучшего врача. И королевского, конечно — для советников, чтобы подготовить приказ о восстановлении в правах рода Глэстеров и официально уведомить свет в недееспособности единственного лорда этой семьи.
Дэниелу не становится лучше. Он ничего не может делать самостоятельно — не сиделкой я себя видела, когда мечтала о нём. Но я ухаживаю за ним так же трепетно, как три года назад — за Тишей. На нас косятся слуги, лорды из моей свиты, гвардейцы. Мне плевать. Я сама кормлю его, мою, рассматриваю синяки — и утраиваю сумму за голову того врача. Ночью слушаю мерное дыхание и вспоминаю чьё-то мудрое изречение, выученное ещё в школе: нет ничего хуже исполнившейся мечты.
Действительно, нет.
* * *Если бы только я была сильнее. Если бы только смогла уйти, забыть и жить свободно. Я должна была, знаю.
Наркотик хуже стен темницы. Из неё хотя бы можно выбраться.
Я наблюдаю, как врач осматривает Дэниела, слушаю, как он диктует ученику рецепт какого-то лекарства, и очень остро понимаю, что мне ни одно лекарство уже не поможет. Это как шагнуть в пропасть — зная, что шагаешь именно в пропасть и делая это с улыбкой.
Я провожу рядом с Дэниелом всё свободное время. Я не пускаю к нему Тишу, она даже не знает, что её дядя жив, что он вернулся. Пусть лучше так, чем видеть его таким.
Я всё ещё надеюсь, что ему станет лучше, но дни идут, а рука Дэни так же холодна в моей руке, и взгляд так же пуст.
Мне страшно и больно смотреть на него, чужого и холодного.
А Тиша улыбается принцу Фиделии, младшему брату того, за которого чуть не вышла замуж я. Мальчик мил, хорош собой и не кажется достаточно сильным, чтобы быть помехой. Он очень старается понравиться вейстерской королеве. Я наблюдаю с балкона, как они гуляют в саду, два голубка, юных и чистых. Глаза Тиши счастливо сияют, и я не понимаю, что удерживает меня от благословения их помолвки.
Наверное, я просто вижу ворона, спрятавшегося за перьями голубя в фидельском принце. Тиша всегда будет желанной добычей для таких воронов, невинная голубка. Как она сможет править?
Мысль свернуть голубке шейку раньше, чем это сделает кто-то другой, мелькает в голове, и я усмехаюсь.
Не смогу. Мне нравится делать эту девочку счастливой — её так легко радовать, и её радость так искренна. Она смотрит на меня сияющими глазами Эрика, улыбается, как должен улыбаться Дэниел — и мне становится теплее. Я успокаиваюсь.
Теперь я понимаю, что Дэни имел в виду тогда, в карете по пути в Озёрный край три года назад. Мне жаль, что я понимаю это слишком поздно — но не настолько поздно, чтобы не наслаждаться обществом кроткой искренней Тиши, чистой, как роса.
И я держу фидельское посольство так долго, как только можно, и день за днём наблюдаю, как принц играет для моей девочки превосходный спектакль. «Моей девочки», надо же…
Это днём. А ночью я обнимаю неподвижного равнодушного Дэниела и хочу убить всех, всех до единого, сделавших его таким.
Но тогда надо начинать с себя.
Я получаю то, что хочу. Всегда — но не в случае с Дэни.
Шиповник отцвёл — я взяла за правило приносить в спальню Дэниела цветы. Однажды мне показалось, что в его взгляде появилось какое-то выражение, отблеск интереса, как солнечный луч в пасмурный день. И на мне тогда был венок из шиповника. А потом цветы стали традицией — только менялись от месяца к месяцу. Простенькие ромашки, гордые астры, высокомерные гиацинты. Когда земля укрылась снегом, я ставила в вазу веточки ели, а на новогодье украсила их омелой.
Тогда, в прощальную ночь умирающего года, под музыку из танцевальной залы, где вместе с подругами плясала Тиша, под фейерверк и радостный гомон с дворцовой площади Дэниел впервые осмысленно посмотрел на меня. Он не мог ещё говорить — или не хотел? И взгляд сначала был растерянным — я поняла, что он меня не узнаёт. И даже почему-то обрадовалась.
Дэни моргнул растерянно — а потом во взгляде возникла знакомая усталость. Холодные пальцы дрогнули в моей руке — и Дэниел отвернулся, снова уставился в стену, но уже осмысленно. Просто чтобы меня не видеть. И это было красноречивее любых слов.
* * *Тише он радуется. Я позволяю им увидеться утром после новогодья — и врач потом насколько можно почтительно выговаривает, что поступила я глупо, что это могло закончиться сердечным приступом или того хуже.
Да нет, конечно. Разве что у Тиши хватит сил задушить дядю. Но сколько я ни кормлю эту былиночку, сколько ни заставляю упражняться с луком или кинжалом, сильнее девчонка не становится. Да и с оружием у неё не ладится. Некоторые просто рождаются не-войнами, так уж есть, и это не изменишь.
Я стою у окна и
