Я понимала, что они правы. И, честно говоря, не могу сказать, что делала, если бы нашла Дэниела тогда. Нет, переспала бы с ним, естественно. А вот потом — потом, быть может, и убила. Его и Тишу. Это в лучшем случае.
Но Дэниела не было — не было нигде, как бы тщательно я ни искала, какую бы награду ни предлагала. Его не было, а я так хотела его увидеть! И не получала то, что хочу.
Я заботилась о Тише. Сначала потому что она была ценной как королева и как способ давить на Дэниела. Потом — по привычке. К этой девчонке, тихому зверьку оказалось легко привыкнуть. С ней можно было, не боясь, разговаривать о её дяде. Да обо всём можно было. И это приносило облегчение, которое я сначала воспринимала как слабость, а потом — как наркотик. Вроде её же Дэни.
Дэниел превратился для меня в навязчивую идею. Эрик правильно называл его игрушкой — я хотела его, как девочка хочет красивую куклу. И расстраивалась как расстраивалась бы эта девочка, если над куклой кто-то надругался. Я не любила расстраиваться — поэтому я спала с Эриком. А может, ещё и потому, что чувствовала, что нужно этому венценосному мерзавцу — моё сопротивление и моя ярость, которую он путал со страстью. И не хотела её давать. Меня Эрик не получил бы — никогда, я доказывала это ему каждой ночью, не отвечая на его попытки меня «расшевелить». Но всё равно уже тогда Дэниел был нужен мне, как воздух. Однако глупо признаваться воздуху в любви.
Чем дольше я не получала то, что хочу, тем сильнее становилось желание. Через два года, сходя по Дэниелу с ума, видя его во снах, замечая его глаза в каждом мужском взгляде, я уже не знала, что буду с ним делать, когда, наконец, получу.
Я тискала его Тишу и почему-то утешалась. Мне казалось, что через неё я становлюсь ближе к нему. Я заботилась о девчонке, как о любимой подруге. И грезила Дэниелом.
Спустя три года я убедила себя, что если и найду его, то вряд ли живым. Наверняка Эрик убил его ещё тогда, до нашей свадьбы. Это было бы логично, а Эрик был логичным человеком. По крайней мере, всегда казался мне таким.
Я отчаялась и, чтобы отвлечься, интриговала — в Вейстере теперь царил мир, на границах — покой, и даже брат уяснил, что не получит от сестры ни кусочка, ни деревеньки. А также вспомнил, что со мной лучше дружить. И не он один.
Тиша росла — народу она очень нравилась. Глухонемая девчонка как-то сумела договориться со слугами — я больше не боялась оставлять её одну. И на переговоры Тройственного союза три года спустя поехала одна.
Переговоры устраивал брат — и там-то, у себя дома, я случайно наткнулась на Дэни.
Мне и в голову не могло прийти, что Эрик спрячет его не в Вейстере. Да вообще я их обоих уже похоронила… Но по привычке предлагала награду наёмникам — предложила и сейчас. Точнее, отдала приказ секретарю где-то между разбором черновиков договора.
И однажды вечером среди писем нашла у себя на столе пухлую папку на имя «Дэниела Глэстера» и записку от секретаря. За папку наёмники просили пятьсот тэленнов — цена загородного дома недалеко от столицы. Мало, но деньги я приказала пока попридержать. А по указанному на папке адресу отправилась сама на следующее же утро.
И ещё думала, что, судя по слухам про эти дома для душевнобольных, лучше бы Дэниелу быть мёртвым.
Я совершенно не верила, что действительно найду его там.
* * *…Но это был он.
Я смотрю ему вслед, и не замечаю начавшейся грозы. Дорожку заволакивает туманом дождя, а я стою, не в силах шевельнуться, даже стереть проклятые капли со щёк. А в голове настойчиво бьётся мысль, что самым правильным сейчас будет уйти. Уйти и постараться забыть про эту тюрьму, маскирующуюся под дом для душевнобольных, куда ссылают «неудавшихся» детей богатенькие родители. Или любовников своих жён — как Эрик. Да, уйти будет правильно, потому что таким мне Дэниел не нужен. Потому что от него осталась только тень, а она не сможет приносить мне удовольствие. И потому что существование Дэниела опасно для моего положения при вейстерском дворе. Конечно, его нужно оставить здесь, в этом «госпитале» — тут его никто не найдёт. Заплатить врачам, как наверняка платил Эрик. И спать спокойно.
Всё это логично и правильно. И я, наконец, опускаю взгляд, набрасываю на голову капюшон и иду к садовой калитке.
А потом долго стою у неё, ломаю руки и думаю, что избавляться от наркотика нужно именно силой воли. Но этой самой воли у меня слишком мало, чтобы просто протянуть руку, открыть калитку и шагнуть к экипажу.
Я слабая.
Странно, но эта мысль не вызывает негодования. Наоборот, мне становится только лучше, когда я разворачиваюсь и иду к дорожке, по которой увели Дэни. Мне лучше и лучше с каждым шагом. Мне просто никогда не было так хорошо — за все эти проклятые три года. А я не умею отказываться от того, что делает меня счастливой. Даже если это логично и выгодно — отказаться.
Я поднимаю голову, стираю влагу со щёк и спокойно смотрю на заступивших мне дорогу санитаров.
— Госпожа, — начинает один, — вы не должны здесь находиться.
Нет, именно здесь я и должна находиться. Здесь и нигде больше.
Я делаю требовательный жест рукой и высокомерно приказываю провести меня к Дэниелу Глэстеру. Приказ и пара словно бы обронённых золотых решают дело.
— Я буду неподалёку, госпожа, — говорит один из санитаров, с надеждой поглядывая на кошелёк, который я всё ещё верчу в руках.
Киваю, убираю кошелёк в рукав и открываю дверь.
Дэниел не оборачивается, когда я вхожу. Он сидит на заправленной кровати и смотрит на идеально белую стену. А я замираю у порога и смотрю на него.
Наркотики, конечно. Как ещё можно сделать из человека куклу?
— Дэни, — хрипло шепчу я.
Не шевелясь, он по-прежнему смотрит на стену. А
