Мне никогда не было в ней места. Но раньше меня это не волновало.
Не знаю насчёт сердечного приступа, но после новогодья Дэниел выздоравливает быстрее — и день, которого я боюсь, день, когда к нему возвращается голос, наступает.
К этому времени Дэни уже может ходить — и фидельский принц уезжает домой, мальчишка с приклеенной к губам улыбкой. Теперь Дэниел гуляет под руку с Тишей в саду — и я смотрю на них с балкона. Меня тянет к ним, как к наркотику, но теперь мне уже мало просто дёргать их за верёвочки, как марионеток. Мне хочется искренности, жизни.
Как, наверное, того же хотелось Эрику после нашей свадьбы.
Я приглашаю Дэниела в свой кабинет — большая часть того, что требуется обсудить, касается политики. Род Глэстеров восстановлен в правах, но Дэниел не может распоряжаться привилегиями лорда, пока считается недееспособным. Раньше это было необходимо, потому что любой мало-мальский интриган, любая придворная крыса могла воспользоваться им, безвольной куклой. Сейчас я вижу, что Дэниел приходит в себя. Теперь он отдаёт отчёт своим поступкам.
Мы сидим друг напротив друга, разделённые письменным столом Эрика. Передо мной лежат свитки с дарственными короны, заключения придворного врача, а так же — высочайший указ, по которому Глэстеры снова входят в десятку лучших родов. И я стараюсь смотреть на эти свитки, на поблёскивающие в уголках печати, а не в лицо Дэниелу. Он теперь красив почти как раньше. Почти такой, каким я его помню. Только перчатки на руках без мизинцев — и шкатулки Эрика на моём столе, у меня перед глазами.
Я молчу, потому заговаривает Дэниел.
— Госпожа, — его голос всё так же чудесен. Так же он говорил мне: «Елена, любимая» — в борделе, когда я приказывала. — Когда я должен приступать к своим обязанностям?
Я гляжу на свиток с указом и усмехаюсь.
— Завтра. Или сегодня вечером, если у тебя достаточно сил.
— Достаточно, — насквозь фальшивый голос, фальшивое обещание, фальшивая страсть. — Что ты желаешь, моя госпожа? — Дэниел протягивает руку к моей руке.
Я откидываюсь на спинку кресла и, не поднимая взгляда, кладу в его руку свиток с указом.
— Прочти.
Мгновение его рука со свитком не двигается — и воздух в комнате будто застывает, словно время останавливается. Я замираю на вдохе.
И только огонёк свечи пляшет, пляшет, бросая тени по стене.
Дэниел берёт свиток, раскрывает, читает. Тишина наполняется звуками — треском огня в камине, шелестом дождя в окно, тиканьем часов.
Я тру глаза, потом виски. Тянусь к кувшину с вином, наполняю два кубка. Один оставляю на столе, второй подношу к губам.
Вино горчит, как украденный поцелуй.
— Госпожа, что это значит? — тихо спрашивает Дэниел, и теперь его голос настоящий — растерянный, усталый.
Облизываю губы — в вине маячит моё отражение, пурпурное. Королевский цвет.
— Что ты снова ви Глэстер, — я протягиваю ему оставшиеся свитки. — Тебе нужно только подписать прошение Совету, но это пустая формальность. Заочно они эту просьбу уже удовлетворили, вот, здесь их подписи.
Снова тишина, гулкая на этот раз, удивлённая.
Я медленно пью вино.
— Госпожа, зачем это тебе?
Хороший вопрос. Я и сама им задаюсь. И поэтому сейчас отвечаю уклончиво:
— Ты дядя королевы. Конечно, ты должен быть лордом.
— Зачем это тебе? — настойчиво повторяет Дэниел.
Я поднимаю голову. Мы смотрим друг на друга, и пламя свечи бросает вокруг тени — как будто Дэниел единственный источник света в комнате.
Нет, это свеча стоит рядом с ним.
Дэниел отдаёт мне свитки.
— Не нужно, госпожа.
Я смеюсь — тихо, горько.
— Отказываешься? От свободы отказываешься? Не глупи, Глэстер.
Он улыбается — почти незаметная, но такая яркая улыбка.
— Ты это называешь свободой, госпожа? Я в твоей власти. Тиша в твоей власти. Мы оба здесь, и мы оба несвободны. К чему эти игры? Это, — он всё-таки берёт меня за руку, невесомо целует пальцы. А я остро чувствую шёлк перчатки вместо кожи, — будет честнее.
Я протягиваю вторую руку ладонью вперёд и не даю ему перегнуться ко мне через стол.
— Не надо, Дэниел. Ты свободен. Подпиши прошение — и клянусь, ты полностью свободен. Если хочешь, оставайся, но как лорд, как должно быть. Хочешь — уезжай. С Тишей ничего не случится, что бы ты ни выбрал. Ты свободен, я клянусь.
Какое-то время он смотрит на меня изучающе. И, посмеиваясь, берёт перо.
— Как хочешь, госпожа. Если тебе нравятся такие игры…
— Это не игра, — начинаю я, но Дэниел отворачивается, склоняется над прошением.
Смотрю, как он расписывается, и невольно вспоминаю, как таким же росчерком пера он отказался от меня.
А ведь правда — зачем все эти реверансы? Вот он, мой наркотик, моя услада и удовольствие. Протяни только руку.
Тогда я закончу как Эрик.
Огонёк свечи вздрагивает, когда я отворачиваюсь.
— Вы свободны, милорд. Доброй ночи.
— Доброй ночи, Ваше Величество, — точь-точь копирует мой тон Дэниел, и я усмехаюсь.
— Я не королева, герцог. Я только протектор при вашей племяннице. Вы можете звать меня по имени — Елена.
— Только, — повторяет он, вставая вслед за мной. — Доброй ночи, Ваше Величество.
Я смотрю, как за ним закрывается дверь. Залпом осушаю кубок и наливаю ещё.
Его вино, нетронутое, так и стоит на столе рядом с подписанным прошением. Свеча в панике мечется, когда я прохожу мимо и швыряю кубок в камин. Яркая вспышка, довольное урчание огня и требовательный стук капель в окно. И мои слёзы по щекам.
Надо ещё вина. Тогда плакать будет легче.
Тогда мне ненадолго станет спокойнее.
* * *Очень ненадолго.
Тиша льнёт к нам обоим. Кто-то из герцогов дарит ей алмазный гарнитур — безделица, но искусно сделанная. Девочка играет с алмазами и примеряет новое платье, сшитое ко дню рождения. Красивая, лёгкая бабочка, танцует у зеркала. У неё прекрасно получаются танцы — так легко, как никогда у меня.
Я поправляю сбившуюся шаль и жестами объясняю, что королеве следует успокоиться. Тиша перебивает — беззвучно хохочет и пляшет пальцами, пляшет, пляшет… А я ловлю удивлённый взгляд Дэниела. Интересно, как скоро заботливый дядя объяснит племяннице, что опекуншу в моём лице стоит не любить, а остерегаться?
Мы вместе выходим в бальную залу. Гремит музыка — и одна только Тиша не морщится, потому что не слышит. Иногда я ловлю себя на зависти — её мир тих, беззвучен, зато она видит больше меня. Это всегда меня удивляет.
Тишу приглашает на танец юный герцог Вильям. Я смотрю на Дэниела, тот улыбается — и поворачивается к леди Диане, ей протягивает руку. Я помню эту «кошечку» в борделе, помню её масленые глазки — такие, как сейчас. Они танцуют, Диана и Дэниел. Диана выгибается в руках Дэниела, краснеет, когда он
