Я усмехнулся и потряс запястьями. Вряд ли она разглядела браслеты, но поняла. И тихо предложила:
— Я сниму их и скажу, что ты мне надоел, и я тебя убила. Дядя… канцлер поверит. А тебя спрячу.
— Не надо, — как мне потом интересную для тебя и Его Величества информацию добывать?
Она нашла мой взгляд и смотрела — долго, настолько, что мне стало не по себе, и я тихо попросил (по наитию, наверно):
— Прости.
— За что? — удивилась она, а лёд во взгляде разбился, осталась только боль, глухая и совершенно мне не понятная.
— Ты права, я дурак, я не понимаю, — и неуклюже извинился за драконов: — я сделал тебе больно. Прости.
Она отпрянула, опустила голову, закрылась волосами, а я почему-то не смог (боялся?) протянуть к ней руку и снова обнять. Почему, Элиас?
— Ты дурак. Ты не понимаешь, — её голос звучал глухо и хрипло. — Спрашивай, — обречённо. — У тебя же есть вопросы. Спрашивай, давай, я отвечу.
Я придвинулся к ней поближе, и дракон над нами всхрапнул — то ли во сне, то ли меня стерёг.
— Канцлер, правда, твой дядя?
— Правда, — откликнулась волшебница. Подумала и добавила: — По матери. Она не была из королевского рода, отец её вроде бы по любви выбрал. Не знаю. Они умерли, оба, я ещё совсем маленькая была.
Я поднял руку — погладить её по голове. Она жалкая такая сидела рядом, хрупкая, сжавшаяся…
— Будешь меня жалеть — убью.
И я замер. И даже не сразу смог следующий вопрос вытолкнуть:
— Это он тебя воспитывал?
— Да.
«Да» — как же ты получилась такая, маленькая, такая странная, такая непохожая на остальных садистов-волшебников. Не от чрезмерной же чувствительности?
Если она и прочла этот вопрос в моей голове, то предпочла не отвечать.
— Ты не всё время проводишь в столице? — не знаю, почему я спрашивал весь этот бред. Понимал же, что когда у неё настроение переменится, то и на мои вопросы она отвечать перестанет.
— Нет. Я должна жить в Хрустальном дворце только в Золотой сезон. Этого достаточно.
— Достаточно для чего?
Она пожала плечами и ответила точно само собой разумеющееся:
— Документы, церемонии. С недавних пор — консорт. И мальчишки вроде тебя.
Вроде меня. Я усмехнулся и спросил то, что меня давно уже интересовало:
— Тебе нравятся эти мальчики? И Ален, твой консорт. Тебе нравится чувствовать свою власть? Над ними. Надо мной. Нравится? — должно же у неё быть с дядей что-то семейное, кроме крови, не может же она быть другой — откуда?
— Нет, — ответила волшебница через паузу. — Нет. Не нравится. Зачем ты спрашиваешь? Зачем ты…
— Тогда почему ты это терпишь? — вырвалось у меня. Она лгала, и мне хотелось (не знаю, почему) поймать её на лжи. Пусть перестанет быть этой хрупкой девочкой. Пусть снова станет куклой. Мне так будет легче. — Ты же королева. Ты же самая сильная здесь. Почему ты терпишь?
Она смотрела на меня какое-то время, потом рассмеялась.
— А что я могу сделать?
Я опешил. Ну правда, Элиас..!
— Как? Ты же королева. Прикажи, и…
— И ничего не случится, — она хихикнула, заглянула мне в глаза. Темно было, но я видел в сумраке — её глаза сияли, живо и по-настоящему, как и раньше. И удивительно напоминали мне драконьи. — Ничего, глупыш, совсем ничего. Ты не понимаешь — я могу стоять, кричать в тронном зале… да хоть на весь дворец вопить. Они не услышат. Да, я королева. Да, я самая сильная. Да я из великого рода Кармин-теру. И что? Я одна, ты понимаешь? Я совсем одна, — она повернулась, кивнула на вздымающийся и опускающийся в такт дыханию перламутровый бок. — Посмотри: драконы сильны, волшебны, великолепны. У них нет соперников ни на суше, ни в воздухе. И даже в море — хотя они не любят воду. При этом любят рыбу… Но если начинается ледяной дождь, они прячутся в скалах или даже в море, если совсем не везёт. Потому что дракон, король воздуха, оставшийся под открытым небом в такой дождь, рискует умереть: крошечные льдинки ранят чешую, повреждают глаза, ослепляют. А ведь это всего лишь льдинки — поймай, сожми, и она растает, исчезнет. Ничто. Но когда дождь, когда их много, прячется даже дракон… Понимаешь намёк?
— У льдинок нет предводителя, — тихо сказал я. — У магов…
— Есть, — подхватила она, грустно улыбнувшись. — Мой дядя. Он очень удобно правит в тени трона и у него нет моего дара, ему не надо бояться любого колдовства, не надо бояться, что сорвёшься, за ним не бродит… Но ты же не думаешь, что если я убью дядю, это что-то изменит?
Я удивился: почему нет?
— У меня ещё куча родственников, — усмехнулась волшебница. — А у дяди с полсотни приемников. Они, конечно, слабенькие… но маг никогда не захочет терять власть. Никогда. Маг по своей сути лжец и интриган. Мы такие. А люди… Простаки. Им не повезло, когда мои предки захватили власть.
Простаки.
— Ты мне тоже лжёшь? — тихо спросил я, и она откликнулась:
— Нет.
— Почему?
Её взгляд заледенел мгновенно, спрятав ту странную боль где-то глубоко внутри.
— Последний вопрос, человек. Я устала.
— Кто такой Саймон?
Она снова рассмеялась — тихо и совсем не весело.
— Шпион из Яктерсы.
— Что?! — вырвалось у меня. Яктерса — страна, в которой волшебников раз-два и обчёлся, да, Элиас? Сильные, правда… И одного из них отправили..?
— А ты не знал? — хихикнула волшебница. — Я окружена шпионами.
И я замолчал, подавившись её словами, а она, смеясь, закрылась волосами, прикорнула под боком у дракона, прижавшись к нему, свернувшись в клубочек.
Безумно выл ветер…
Я представлял (или мне снилась?) куклу за стеклом-витриной. Кукла-ангелочек в окружении людей-простаков и волшебников-дядей-канцлеров, и шпионов (ну надо же… Саймон!). У куклы был ледяной стеклянный взгляд, и она громко говорила мне: «Не смей меня жалеть». А я шептал в ответ: «Прости».
Утром пещера была полна драконов. У них тонкие крылья. Кожистые, но тонкие. Когда драконы их складывают, они… ну скукоживаются, что ли, и получаются тонкие такие складочки,
