Адолин поднялся на ноги и оказался лицом к лицу с иллюзией самого себя в форме Холина. Иллюзорный Адолин излучал буресвет и плыл в нескольких дюймах от земли. Она сделала его ветробегуном.
«Я… Я не могу этого вынести».
Принц повернулся к городу. Его отец сосредоточился на Сияющих и не дал ему особого поручения. Может, он сам разберется, как помочь защитникам внутри?
Адолин перебрался через обломки и сквозь сломанную стену. В двух шагах от нее стояла Ясна, уперев руки в бока, как будто обозревая беспорядок, оставленный разыгравшимися детьми. За проломом располагалась ничем не примечательная городская площадь, где преобладали казармы и склады. Павшие солдаты в форме Тайлены или Садеаса указывали на недавнее столкновение, но, похоже, основная часть армии противника двинулась дальше. С близлежащих улиц раздавались крики и звон оружия.
Адолин потянулся за брошенным мечом, потом застыл и, чувствуя себя дураком, призвал осколочный клинок. Он напрягся в ожидании крика, но ничего не услышал, и клинок упал в его ладонь через десять ударов сердца.
– Прости, – шепнул он, поднимая блестящее оружие. – И спасибо тебе.
С этими словами Адолин направился к одной из ближайших стычек, где солдаты звали на помощь.
Сзет из неболомов завидовал Каладину, которого называли Благословенным Бурей, ведь тому досталась честь защищать Далинара Холина. Но, разумеется, он не жаловался. Сзет выбрал свою клятву.
И поступит так, как требует господин.
Появились фантомы, созданные из буресвета рыжеволосой женщиной. Это были тени во тьме, те, кто шептал о его убийствах. Как она их оживила, он не знал. Сзет приземлился возле что-то жующей решийской связывательницы потоков, Крадуньи.
– Итак, как мы найдем этот рубин? – спросила она.
Сзет указал осколочным клинком в ножнах в сторону кораблей, пришвартованных в бухте:
– Существо, которое его несло, побежало вон туда.
Там, глубоко в тени Бури бурь, все еще стояли толпы паршунов.
– Понятненько. – Крадунья взглянула на него. – Ты же не собираешься снова меня есть, ага?
Не говори ерунды, – возмутился меч в руке Сзета. – Ты не злая. Ты милая. И я не ем людей.
– Я не обнажу меч, разве что ты умрешь или я решу умереть сам.
– Отлииииичненько! – протянула Крадунья.
Сзет, ты должен был мне возразить, – заявил меч, – когда я сказал, что не ем людей. Вашер всегда так делал. Я считал, мы шутим. Как бы там ни было, по сравнению с остальными, кто меня носил, ты в этом не очень хорош.
– Верно, я не умею быть человеком. Это… мой изъян.
Да все в порядке! Радоваться надо. Похоже, сегодня мы уничтожим много зла. Это же отлииииичненько, верно?
И меч загудел.
Клейма на лбу Каладина обожгло свежей болью, когда он бросился на Амарама. Великий лорд быстро оправился от своего приступа и захлопнул забрало. Атаку мостовика он отбил бронированным предплечьем.
Сквозь щель в шлеме его глаза отсвечивали алым.
– Мальчишка, ты должен меня благодарить!
– Благодарить?! – возмутился Каладин. – За что? За то, что показал мне, как кто-то может быть еще отвратительнее мелочного светлоглазого, который управлял моим родным городом?
– Копейщик, я тебя создал! Я тебя выковал. – Амарам указал на Каладина широким осколочным клинком с крючком на конце. Потом он протянул левую руку и… призвал второй осколочный клинок. Длинный и изогнутый, с волнистым обухом.
Каладин хорошо знал этот меч. Он его выиграл, спасая жизнь Амарама, но отказался принять. Потому что, глядя на свое отражение в серебристом металле, видел только друзей, которые из-за этого погибли. Так много смерти и боли, и все из-за волнистого клинка.
Меч казался символом всего, что Каладин утратил, в особенности будучи в руках человека, который ему солгал. Человека, который отнял Тьена.
Амарам принял боевую стойку, держа два осколочных клинка. Один он получил в кровопролитии ценой отряда Каладина. Другим был Клятвенник. Меч, который отдали в уплату за Четвертый мост.
Не позволяй себя запугать! – прошептала Сил в голове Каладина. – Что бы ни было в прошлом, он всего лишь человек. А ты Сияющий рыцарь.
Внезапно наруч брони Амарама начал пульсировать, как будто его что-то толкало снизу. Красное свечение из-под шлема усилилось, и у Каладина сложилось отчетливое впечатление, что Амарама окутывает какая-то сила.
Черный дым. Тот самый, который на глазах у Каладина окутал королеву Эсудан, когда они покидали дворец. Другие части доспеха Амарама начали дребезжать или пульсировать, и внезапно он ринулся вперед с невероятной скоростью, размахивая обоими клинками.
Далинар замедлил шаг, приближаясь к ядру Азарта. Здесь невероятно плотный красный туман буквально кипел. Он видел знакомые лица. Вот старый великий князь Каланор падает с высокой скалы. Вот сам Далинар сражается один на поле камней, оставшихся после оползня. Вот он ловит клешню ущельного демона на Расколотых равнинах.
Он слышал Азарт. Его монотонное, настойчивое, согревающее гудение. Почти как барабанный бой.
– Ну здравствуй, старый друг, – прошептал Далинар и вошел в красный туман.
Шаллан стояла с распростертыми руками. На земле вокруг нее ширилось озеро буресвета, жидкого свечения, над которым кружился сияющий туман. Это были ворота, из которых восставала ее ожившая коллекция.
Каждый, кого она когда-то рисовала, – от горничных в доме отца до спренов чести, которые держали Сил в плену, – воплотился из буресвета. Мужчины и женщины, дети и старики. Солдаты и письмоводительницы. Матери и разведчицы, короли и рабы.
Мм… – тянул Узор в облике меча в ее руке. – Мм!..
– Я же их потеряла, – прошептала Шаллан, когда моряк Ялб вышел из тумана и помахал ей. Он вытащил из воздуха светящееся осколочное копье. – Я же потеряла эти рисунки!
Ты к ним близка, – объяснил Узор. – Близка к царству мыслей… и тому, что за его пределами. Все люди, с которыми ты была связана на протяжении многих лет…
Появились ее братья. Шаллан похоронила тревогу о них на задворках разума. В плену у Духокровников… ни одной весточки, какое бы даль-перо она ни пробовала…
Из света вышел ее отец. И мать.
Иллюзии сразу же дрогнули и начали таять, снова превращаясь в буресвет. А потом кто-то внезапно схватил ее за левую руку.
Шаллан ахнула. Из тумана соткалась… Вуаль?! С длинными прямыми черными волосами, в белой одежде, кареглазая. Мудрее, чем Шаллан,
