— Нет, — с трудом выдавила я, отлично понимая, о чем она не стала говорить вслух. — Не хочу… Мне просто надо… пару минут.
«Нужна целая жизнь, чтобы смириться с потерей».
— Вам не стоит держать все это в себе. Необходимо выговориться, поделиться болью.
Если бы все было так просто. Рассказать и успокоиться.
— И что это изменит? Это вернет мне ребенка? Уничтожит воспоминания, которые не дают спать по ночам? Или возвратит Ника? Что мне даст этот разговор? — спрашивала у нее, не замечая, как из глаз медленно, одна за другой, стекают крупные слезинки.
— Вы можете накричать на меня, поделиться болью.
— Не могу. Это бессмысленно. Ничего не изменится.
— Вы сильная женщина, Виктория, — вздохнула психолог. — Даже слишком сильная. Но показать слабость не позорно. Всем нам нужна поддержка в тяжелые времена.
— Вы меня не знаете, — отчеканила я, стирая слезы, шмыгнула носом и еще сильнее задрала подбородок. — Вы же шли за полицейским? Я готова с ним разговаривать.
— Хорошо.
Стоило двери закрыться, как я неровным шагом дошла до кровати и, сев, спрятала лицо в ладонях.
Я потеряла все. Без преувеличения. Морозов отнял у меня все, что можно было: любимого мужчину, ребенка, душевное равновесие. Сломал, растоптал, уничтожил и оставил пустую оболочку. Психолог сказала, что надо поделиться, выплеснуть боль. А не было боли. Не было ничего. Меня не было.
Снова скрипнула дверь, но я даже не дернулась.
Раздались осторожные шаги, кровать прогнулась под чьим-то весом, мама меня аккуратно обняла и прижала к себе.
— Тебе уже сказали, — едва слышно произнесла она.
— Да, — не убирая рук от лица, глухо ответила ей.
— Это ведь еще не точно. Через неделю можно будет сделать УЗИ, которое точно все расскажет.
— Не хочу. Это не ошибка. Я знала… чувствовала.
— Девочка моя. — Мама погладила меня по волосам и тихо вздохнула. — Ты же понимаешь, что срок был совсем маленьким, это и не срок вовсе… Если бы Н’Ери не сказал, ты бы даже не заметила.
— Мам, не надо.
Но ее уже было не остановить.
— Может, это и к лучшему. Одной воспитывать ребенка сложно, а если он еще и хищник…
— Господи, мам, что ты такое говоришь? — Я выбралась из ее объятий и встала с кровати, отступив в сторону и скрестив руки на груди. — Как можно?
— Прости, но сейчас такая ситуация, если бы ты знала, что у нас в городе творится!
— А я не знаю. Ничего не знаю. Потому что ты от меня все скрываешь, и они скрывают. Поместили в вакуум и радуетесь. Думаешь, мне легче стало? Не стало, и кошмары не прекратились, и ребенка у меня не будет. Еще и Ник в тюрьме. Я же все время об этом думаю.
— Вика…
— Господи, как же все надоело. Знаешь, чего я хочу? Чтобы этого всего не было. У нас ведь с Ником с самого начала все пошло наперекосяк. Его родители, вы, дядя, это чертово наследство, Морозов, беременность. Нам не дали шанса быть самими собой и просто жить. Вы и сейчас не даете.
— А может, и не надо. Ведь не зря судьба вас разводит в разные стороны.
— Не судьба. А вы, — тихо, но твердо, ответила я.
— Дочка, как ты можешь? Я же хочу как лучше.
— Получается не очень, мам, — честно призналась ей. — Я знаю, что Ник вам не нравится, что вы не можете смириться с его звериной натурой. Но я не отступлю. Даже сейчас.
— Мы поговорим об этом позже, — поджав губы, произнесла мама. — Ты уверена, что надо разговаривать с этим полицейским?
— Да.
Следователь оказался высоким мужчиной средних лет с посеребренными у висков волосами и умными серыми глазами в обрамлении сетки мелких морщин. Достав папку и ручку, он внимательно на меня посмотрел.
— Виктория Измайлова, меня зовут Иван Алексеевич Петров. Прежде чем мы начнем разговор, я должен вас предупредить о том, что за дачу ложных показаний… — начал мужчина.
Допрос проходил стандартно. Следователь задавал вопросы, заставлял меня шаг за шагом снова пережить страшные мгновения в спальне, вспомнить дословно каждую фразу Морозова, каждую интонацию и намек.
Мама и психолог сидели в сторонке, готовясь в любой момент прекратить расспросы, чем еще больше нервировали. Мне двадцать семь лет, а ко мне относятся как к шестнадцатилетнему подростку.
— В чем обвиняется Ник Н’Ери? — спросила я, когда рассказ был окончен.
Меня слегка трясло, и я с силой сжимала кулаки, пытаясь вынырнуть из кошмарных воспоминаний, в которые была вынуждена погрузиться.
— Незаконный оборот, срыв метки, убийство.
— Он спас мне жизнь.
— Давайте начистоту, Виктория. Убивать Морозова было не обязательно. Господин Н’Ери уложил его на пол, выбил пистолет, и на этом требовалось остановиться. Горло перегрызать необходимости точно не имелось.
Сдавленно охнула мама, а я лишь сильнее сжала кулаки, почувствовав, как к горлу вновь подкатила тошнота.
— Морозов меня избил, убил моего ребенка, пытался изнасиловать. И вы хотите сказать, что этого мало? — прошипела я.
— Это решать не мне, а суду. Он примет в расчет все обстоятельства и вынесет приговор, — спокойно отозвался Петров, но по его лицу я неожиданно поняла, что шансов почти нет.
— Ник рассказал вам о шаери?
— А что это?
— Я его шаери. Половинка зверя. Он чувствовал, что со мной происходило. Мою боль. Скажите, вы женаты? Что бы с вами было, если бы вы не только знали, что вашу жену в данный момент насилуют, но и чувствовали это? Ее… мой страх, ужас и отчаяние. Вы бы смогли сдержаться? Войти в спальню и понять, что вашего ребенка больше нет? — Я кричала и ничего не могла с этим поделать.
— Это надо остановить! — Ко мне подбежала мама.
— Успокоительное. Я вызову врача, — вторила ей психолог, но я оттолкнула их и смотрела прямо в глаза следователю.
