Как только я остаюсь одна, в моих глазах темнеет. Я вижу себя в совсем другом помещении. Похоже, это тюремная камера. В темноте слабо различим силуэт женщины. Она поет:
Звезда, звездаВ мой дом пришла,Сияньем озарила…Песня наполняет пространство вокруг меня, слова делаются неразборчивыми. Воздух дрожит от странного звука, похожего на треск ломаемой ветки дерева. Когда я открываю глаза, странное видение рассеивается, пение утихает. В доме совершенно тихо, единственный звук – это бормотание спящего Дарина за стеной, в соседней спальне.
Небеса, что это было?
Чья-то магия на меня подействовала? Или это шутки Князя Тьмы? Если так, он что, играет с моим разумом, как кошка с мышью? Я вглядываюсь в темноту своей комнаты. Браслет Элиаса у меня на руке кажется теплым. Я слышу его голос: «Тени – это просто тени, Лайя. Князь Тьмы не может навредить тебе».
К сожалению, может… И постарается сделать это снова.
Я ложусь в кровать, не снимая браслет на ночь, и стараюсь унести с собой в сон успокаивающий баритон Элиаса. Но перед глазами так и стоит лицо Князя Тьмы, в ушах звучит его голос… Сон отказывается приходить ко мне.
18: Элиас
Джинны знают, что я иду к ним. На подступах к их роще меня тревожит необычная, несвойственная этому месту тишина. Я чувствую, что они ждут. Странно, но молчание может быть таким же оглушительным, как крик. Да, они знают, что я здесь. И знают, что мне от них что-то нужно.
Привет тебе, смертный. По моей коже бегут мурашки от хора их голосов. Ты пришел просить у нас прощения за свое существование?
– Я пришел просить помощи.
Хохот джиннов разрывает мои барабанные перепонки.
– Простите, что мне пришлось вас потревожить, – мне противно заискивать перед ними, однако смирение порой более уместно, чем гордыня. Наглость мне тут не поможет. – Я знаю, что вы страдаете. Знаю, что несчастье, постигшее вас давным-давно, – это сердце вашего страдания. Я понимаю, что такое – быть в заключении.
Думаешь, ужасы твоей жалкой человеческой тюрьмы могут сравниться с нашими муками?
Небеса, зачем только я упомянул заключение? Это было глупо.
– Нет, конечно. Я просто хотел сказать, что никому не желаю подобных мучений.
Долгое молчание.
Ты похож на нее.
– На Шэву? – спрашиваю я. – Дело в том, что магия отвечала ей, а мне отказывается отвечать…
Нет. На свою мать. На Керис, – Джинны чувствуют мой гнев и хохочут. – Ты так не думаешь? Должно быть, ты не так уж хорошо ее знаешь, как тебе кажется. А может быть, смертный, ты просто не знаешь себя самого.
– Я знаю, что я – не бессердечный убийца…
Магия Ловца Душ никогда не будет тебе подвластна. Ты слишком сильно связан с теми, кого любишь. Слишком открыт боли. Твой род слаб. Даже Керис Витурия не в силах преодолеть свои людские привязанности.
– Единственное, к чему привязана моя мать, это власть.
Я чувствую самодовольство джиннов, заключенных в древесном узилище.
До чего же ты мало знаешь, мальчишка. А ведь история твоей матери живет у тебя в крови. Ее прошлое, ее память. Все это ты носишь в себе. Мы можем показать это.
Их вкрадчивые голоса напоминают мне одну ситуацию. Тогда мне было четырнадцать, и старшекурсник пытался заманить меня к себе в комнату, якобы чтобы показать новый меч, который подарил ему отец.
Ты ведь хочешь знать ее лучше? В глубине души ты этого хочешь, – убеждают джинны. – Не пытайся нам лгать, Элиас Витуриус, в нашей роще это тебе не поможет. Мы видим тебя насквозь.
Что-то грубое касается моих лодыжек. Из земли поднимаются виноградные лозы, похожие на покрытых корой змей. Они вьются вверх по моим ногам, пригвождая меня к месту. Я пытаюсь выхватить мечи, но лозы уже достигают бедер, намертво привязав ножны к моему телу. Они достигают плеч…
– Что вы делаете? Прекратите…
Джинны прорываются в мой разум, изучая, испытывая его. Ярко освещают своим огнем потаенные места, куда еще никогда не проникал свет.
Я пытаюсь оттолкнуть их, но не могу. Я заперт внутри собственной головы, в своей памяти. Я вижу себя новорожденным младенцем, глядящим снизу вверх в серебряное лицо женщины, чьи длинные светлые волосы потемнели от пота. Руки Коменданта в крови, кожа пылает, все тело дрожит, но когда она касается моего лица, пальцы ее нежны и ласковы.
– Ты похож на него, – шепчет она. Мать не выглядит сердитой, хотя я всегда думал, что, родив меня, она почувствовала ярость. Напротив, лицо ее выражает смятение, она в замешательстве.
Потом я вижу себя мальчиком лет четырех, бредущим по лагерю племени Саиф. На мне толстая курточка, застегнутая до подбородка, потому что наступил холодный зимний вечер.
Пока другие детишки клана, собравшись вокруг Мамы Рилы, слушают ее страшную сказку о Безымянном Короле, маленький Элиас выходит за круг кибиток в скалистую пустыню. Я наблюдаю за ним со стороны. Галактика сияет бледным светом с ониксового неба, ночь достаточно светла, можно разглядеть, куда идешь. С запада слышится ритмичный стук подков. У ближайшей скалы возникает огромная лошадь.
Всадница спешивается, из-под тяжелых одежд кочевницы блестит серебро ее доспехов. Вся она увешана оружием – не меньше дюжины клинков блестит в лунном свете. Ветер взметает из-под ее ног сухие листья. В свете звезд волосы всадницы кажутся такими же серебряными, как ее лицо.
«Этого не могло быть, – в панике думаю я. – Я этого не помню. Она же бросила меня. И никогда не возвращалась».
Керис Витурия опускается передо мной на колено, но ближе не подходит, будто не желая меня пугать. Она кажется такой молодой, что я едва ее узнаю.
– Как тебя зовут, малыш? – Вот голос я узнаю сразу, ее резкий и холодный голос, такой же бесчувственный, как пустыня вокруг нас.
– Ильяас.
– Ильяас, – повторяет она, будто силясь нащупать значение моего имени. – Хорошо. Ступай к каравану, Ильяас. В пустыне ночью бродит немало темных тварей.
Я не слышу собственного ответа – память переносит меня в другое место, в комнату, где нет ничего, кроме койки, стола и огромного камина. Стрельчатые окна и толстые стены, запах соли в воздухе говорят мне, что я в Навиуме. Лето приходит на юг рано, и воздух в комнате жаркий и тяжелый. Кроме того, в камине ярко горит пламя.
Керис кажется сильно постаревшей со времени нашей последней встречи, когда она отравила меня. Она раздевается. Поднимает нижнюю рубашку – и я вижу след сильного ушиба, хотя трудно сказать наверняка, потому что ее кожа серебряная. Я вспоминаю, что она давным-давно украла у Кровавого Сорокопута рубашку из живого металла. Этот доспех врос в ее тело, как до того вросла в лицо маска.
Ее татуировка с девизом «ВСЕГДА ПОБЕЖ» ясно видна под серебром. Теперь она гласит: «ВСЕГДА ПОБЕЖДА».
Пока она ощупывает ушиб, я замечаю в
