– Она еще жива, – говорит Фарис, встретивший нас с Авитасом в высоких вратах города. Конечно, о нашем приезде его предупредили вестовые.
– Ты должен был охранять ее! – Я хватаю его за горло, гнев придает мне силы. Часовые в воротах отшатываются, группа рабов-книжников, проходивших мимо, в ужасе рассыпается. – Твой долг был в том, чтобы следить за ее безопасностью!
– Накажи меня, если хочешь, – сдавленно выговаривает Фарис. – Я заслужил это. Но сначала поспеши к ней и попытайся помочь.
Я отшвыриваю его в сторону.
– Как это произошло?
– Яд, – отвечает он. – Медленно действующий яд. Одним небесам ведомо, какой негодяй сумел подсунуть его императрице.
Керис. Это наверняка ее работа. Хвала небесам, что хотя бы сейчас она заключена в тюрьму в Навиуме!
– Обычно мы ждем шесть часов после того, как рабы попробуют блюда, приготовленные для императрицы, и только после этого приносим их ей, – продолжает Фарис. – За этим процессом всегда наблюдаю или я, или Раллиус. Но на этот раз потребовалось семь часов, прежде чем раб, попробовавший еду, умер. Она успела съесть немного и была за трапезой всего полчаса назад, так что удалось промыть ей желудок и спасти ее от немедленной смерти, но…
– Что с ребенком?
– Жив, повитуха утверждает, что он жив.
Во дворце тихо и спокойно. Фарису, по крайней мере, удалось не выпустить новости о болезни императрицы наружу. Я ожидаю застать у ее постели Маркуса – но он в тронном зале, принимает просителей, и еще долго не собирается возвращаться. Маленькая, но очень желанная милость небес.
Фарис чуть медлит у дверей покоев Ливии.
– Она… изменилась, Сорокопут. Она не такая, какой вы ее помните.
Когда я вхожу в спальню моей сестры, то едва замечаю толпящихся около ее кровати фрейлин с унылыми сочувственными лицами. И моя ненависть к этим курицам немного стихает, несмотря на то, что они живы и здоровы, в то время как моя сестра на грани жизни и смерти.
– Вон, – приказываю я им. – Все до единой. Быстро. И если хоть кто-нибудь узнает от вас о ее болезни…
Они выметаются почти мгновенно, хотя и неохотно, то и дело оглядываясь через плечо на Ливию с искренним беспокойством. Ливии всегда быстро удавалось заводить друзей – так мягко и уважительно она относится ко всем вокруг себя.
Когда женщины наконец уходят, я оборачиваюсь к Харперу.
– Охраняй двери снаружи ценой своей жизни, – говорю я. – Пусть ни одна душа не посмеет войти. Мне плевать, будь это хоть сам Император. Если что – найди способ отвлечь его.
Авитас салютует мне и выходит, закрывая дверь за своей спиной.
Комната Ливии погружена в тень, она лежит на кровати неподвижно, как мертвая. Ее лицо кажется совершенно бескровным. Я не вижу на ней ран, но чувствую запах яда, который будто сочится из пор ее тела. Это безжалостный враг, убивающий ее изнутри. Сестра чуть слышно и часто дышит, кожа ее совершенно серая. Чудо уже в том, что она смогла продержаться так долго и все еще жива.
– Это не чудо, Кровавый Сорокопут, – из тени за ее кроватью выходит он – высокий, облаченный в плащ, с пылающими, как солнце, глазами.
– Что ты здесь делаешь? – выдыхаю я.
Хотя, конечно же, проклятый небесами джинн не мог не знать планов Коменданта. Возможно, даже сам смешивал яд для моей сестры.
– Ты слишком открыто носишь свои мысли – так же, как носишь свои знаки отличия, – усмехается джинн. – Мысли Коменданта далеко не так прозрачны. Нет, я не в курсе ее планов. Зато я способен удержать твою сестру на грани смерти, не дав ей отойти до твоего прибытия. Теперь дело за тобой. Исцели ее.
– Объясни, почему ты мне помогаешь, – яростно требую я, злясь уже потому, что мне приходится с ним говорить и я не могу немедленно заняться спасением Ливви. – Только не лги. Скажи мне правду. Ты же союзник Керис. Ты годами помогал ей. А это – ее рук дело. Что за игру ты ведешь?
Я сомневаюсь, что он признается. Скорее, он разозлится и набросится на меня.
Но когда он начинает говорить, в голосе его слышится искренность.
– У тебя есть кое-что, нужное мне, Сорокопут. Вещь, ценность которой ты не осознаешь. Но для того, чтобы я мог воспользоваться этим предметом, нужно, чтобы мне отдали его по любви. И с доверием.
– И ты таким образом пытаешься завоевать мою любовь и доверие? Ты никогда не добьешься своего.
– Любви, скорее всего, не добьюсь, – соглашается он. – Этого я и не жду. Но вот доверие вполне возможно. И ты научишься мне доверять. Тебе просто придется. Вскоре тебя ожидает испытание, дитя. Все, что ты любишь, сгорит в огне. В этот день у тебя не останется друзей, союзников, товарищей по оружию. В этот день единственным оружием станет твое доверие мне. Но заставить тебя доверять мне я не могу, – и он отступает, открывая путь к кровати Ливии.
Вполглаза следя за джинном, я осматриваю сестру. Слушаю стук сердца. Чувствую ее сердце, биение ее крови в моем разуме. Князь Тьмы не солгал мне. С таким количеством яда в крови ни один человек не прожил бы так долго.
– Ты напрасно тратишь драгоценное время, Сорокопут, – говорит Князь Тьмы. – Пой. Я поддержу ее, пока она не станет готова держаться сама.
Если бы он хотел причинить мне боль, настоящую боль, он оставил бы ее умирать. Он бы уже убил ее.
Песня Ливии так легко выходит у меня из горла. Я ведь знаю сестру с рождения, с раннего детства. Я держала ее на руках, укачивала, любила… Это песня о нежности, о чувстве юмора, которое, я знаю, еще живо в ней, несмотря на все пережитые ужасы. Жизнь возвращается в тело Ливии, кровь начинает быстрее бежать по жилам.
Но пока я сшиваю разорванное, то ощущаю, что что-то идет не так. Я продвигаюсь ниже, от ее сердца – к животу, стараясь достичь мыслью того, что внутри.
Ребенка.
Он – в этом моя сестра не ошиблась, она носит мальчика, – сейчас спит. Но с ним что-то не так. Биение его сердечка должно быть быстрое, как трепетание крыльев бабочки. Но оно бьется слишком медленно. Ребенок плохо развивается, мы можем потерять его.
Небеса, как мне найти песню этого ребенка? Я ничего не знаю об этом малыше, кроме того, что в нем есть черты и Маркуса, и Ливии. И он – наш единственный шанс объединить Империю.
– Кем ты хотела бы его видеть? – спрашивает меня Князь Тьмы. Я подпрыгиваю от звука его голоса. Я настолько глубоко я ушла в исцеление, что забыла о присутствии джинна. – Воином? Вождем? Дипломатом? Его рух, дух, уже находится внутри тела, но
