Коснулся его.
И О’Лири закричал.
Его крик словно начался много лет назад и продолжался в бесконечное будущее. Затем весь скафандр будто раскрылся – и наружу выпал не О’Лири, а его внутренности. На месте бегущей металлической фигуры, укрытой щитом Гроджена и укутанной экраном Маннхайма, остались только желудок и селезенка, печень и кишечник, невероятным, фантастическим образом формировавшие силуэт Стива О’Лири. Фигура сделала еще один шаг, и крик поднялся до нечеловеческих частот. Потом стих.
О’Лири исчез. Зеленый шар – тоже.
Другие шары пролетели над тем местом, где пропал Стив О’Лири. Два тоже исчезли, девять вернулись к кораблю и продолжили свое целеустремленное мечущееся исследование.
Латца рвало в защитный костюм. Вик пытался взять себя в руки. Действительно ли он видел, как изумрудный шар стал темно-оливковым, а потом приобрел цвет свежей крови, прежде чем исчезнуть?
– Послушай, парень, – быстро сказал он, – сохраняй неподвижность, полную неподвижность, что бы ни произошло. Даже глазами не води. Думаю, я знаю, что это за твари, и вряд ли нам под силу их остановить. Единственная наша надежда – не привлекать внимания. Так что не двигайся, пока я не скажу. Понял?
Он услышал, как дыхание Латца немного выровнялось.
– Д-да, командир. Но разве они не запомнили, как мы в них стреляли? И неужели они нас не видят?
– Нет, если это то, что я думаю. Расслабься, парень, расслабься, насколько сможешь. Помни, ни одного сознательного движения. И пока никаких разговоров. Ничего. Просто смотри и жди.
Они ждали. Они смотрели. Они ждали часами, расслабившись в неподвижных скафандрах, а зеленые шары носились туда-сюда, появлялись и исчезали, безмолвно, монотонно, целеустремленно. Они смотрели на синюю линию на борту их драгоценного корабля – линию, провозглашавшую, что это разведывательное судно, способное обогнать в космосе что угодно, – смотрели, как синяя линия сливается с серым металлом в густых сумерках. И они не шевелились, нет, ни единого движения, даже когда раздутый зеленый шар неожиданно возник перед ними и будто уставился на них невидимыми органами зрения, прежде чем утратить интерес и улететь.
Это было самое трудное, решил Вик: не двигаться, хотя ощущение, что за ними наблюдают, нарастало с каждой секундой; не дергаться, хотя древнейшие инстинкты кричали, что пора бежать, что их вот-вот атакует нечто незримое.
За эту жуткую вахту Вик по-новому оценил своего спутника: не каждый мог сохранять внешнее спокойствие на краю гибели. Хороший парень.
Они ждали; они смотрели; они не двигались. И думали о Стиве О’Лири…
Наконец два шара поднялись и полетели на север. Час спустя за ними последовали еще два. Оставшиеся пять зависли над кораблем, сформировав углы грубого пятиугольника.
– Ну хорошо, Латц, – прошептал разведчик A. – Мы можем разогнуться… немного! До рассвета шесть часов. Мы поспим по два часа каждый, ты первым, один будет следить, а другой – дремать. Так мы наберемся сил перед решающим броском, и, возможно, к этому времени пятеро навозных шаров решат убраться по домам.
– Что они такое, командир? Что, во имя межгалактического космоса, они такое?
– Что такое? Течь в Дыре Лебедя. То, куда свалились все животные.
– Я… я не понимаю.
Карлтон едва не махнул рукой, но вовремя сдержался.
– В Дыре много загадок. Не только отсутствие обычных космических явлений, редкость звезд и тому подобное, но и лазейки в законах природы, которых больше нигде не найдешь. Несколько современных теорий считают этот район местом возникновения нашей вселенной. Начинаются ли они с пространства, которое схлопнулось, потому что устало быть неизменным во времени, или с некой версии взрыва первобытного атома – с чего бы они ни начинались, Дыра Лебедя неизменно является той сценой, где это могло произойти.
– Да. С тех пор как двести лет назад Бокер открыл здесь сектора хронологических брешей.
– Верно, парень. Я не говорю, что знаю, с чего началась вселенная. Но готов поставить свой следующий обед в Сэндсторме против пыли на твоем правом ботинке, что это было именно здесь. И судя по всему, область вокруг Лебедя так и не пришла в себя. Осталась дырой в пространстве, где есть все то, чего не должно быть, – и наоборот. Мгновение – или тысячелетие – творения основательно ее потрепало. И к числу ран, к числу порезов, которые так и не зажили, я отношу эти белые штуковины по всей системе.
– А зеленые шары явились через штуковину на этой планете из… из…
– Откуда-то извне. Из другой вселенной, до которой мы не можем дотянуться и которую даже не можем себе представить.
Латц обдумал услышанное.
– Вы имеете в виду другую плоскость, командир?
– Или другое измерение. А именно, четвертое.
– Но еще в двадцатом веке доказали, что четвертым измерением является время, и мы движемся сквозь него!
– Я имею в виду четвертое пространственное измерение, Латц. Вселенную, где есть длина, ширина, высота – и еще одно направление. А также время, но даже двухмерному созданию нужен срок, чтобы существовать. Именно так можно понять этих ребят: что они могут и чего не могут, что произошло с О’Лири и каковы наши шансы преодолеть шестьдесят ярдов до корабля и взлететь. Аналогия. Представь двухмерного человека.
– С шириной и длиной, но без высоты? Хм, даже не знаю. Думаю, мы бы видели его кожу как тонкую линию вокруг скелета и внутренних органов. И… погодите минутку… он бы смог двигаться и видеть только на совершенно ровной поверхности!
Карлтон мысленно поблагодарил чиновников академии за вступительные экзамены, которые отсеивали людей с нехваткой воображения.
– Молодец. Теперь представь, что мы сунем палец в этот двухмерный мир. Человек в нем увидит вместо пальца круг – точно так же, как мы видим вместо этих созданий сферы. Когда кончик пальца продвинется дальше, и в тот мир войдет более толстая часть, круга станет шире; когда мы вытащим палец, для человека в том мире он исчезнет. Если бы мы пожелали съесть его, то смогли бы зависнуть над ним, пока он бежал бы от того места, где видел нас в последний раз, а потом опуститься перед жертвой, и той показалось бы, что мы возникли из ниоткуда. А если бы мы захотели перенести его в наш мир, наше пространство…
– Мы бы взяли его за кожу, и на мгновение его внутренности стали бы единственной видимой частью в его мире. – Латц невольно содрогнулся. – Уф. Значит, эти шары – это срезы четырехмерных пальцев… или псевдоподий?
– Я не знаю. Однако полагаю, что эти создания – четырехмерные аналоги наших простейших форм, бактерий или червей, опасные, как сама смерть. Не думаю, что в их родном мире это сложные животные, потому что их органы чувств весьма незамысловаты. Они не слышат нас, не чуют и не ощущают; они преследуют нас,
