– Предатель Шейсон и его незаконная федерация развили эту гипотезу, включив в нее намного более подробные и незначительные действия вроде перемещения молекулы водорода, которая в нашем прошлом осталась на месте.
– Во время первого эксперимента в Кони-Айлендском подпроекте, когда хронар отправили в прошлое на одну девятую секунды, десяток различных лабораторий при помощи всей возможной аппаратуры тщательно искал какие-либо изменения. Но их не было! Правительственные чиновники пришли к выводу, что стрела времени, прошлое настоящее и будущее, весьма устойчива, и изменить ее нельзя. Но это не удовлетворило Шейсона и его приспешников, они…
I. Четыре миллиарда лет назад. Хронар парил в облачке диоксида кремния над кипящей Землей, и его автоматические инструменты медленно собирали данные. Пар, вытесненный хронаром, сконденсировался и выпал огромными блестящими каплями.
– … настаивали, что мы не должны продолжать эксперименты, пока еще раз не перепроверим все математические аспекты проблемы. Они зашли так далеко, что заявили: возможно, мы не заметим происходящих изменений, и ни один инструмент не сможет их зарегистрировать. По их словам, мы будем воспринимать эти изменения как нечто само собой разумеющееся. Да! И это в то время, когда наша страна – и их, дамы и господа журналисты, их страна тоже – подвергалась большей опасности, чем когда-либо. Вы можете себе…
Он не находил слов. Прошелся по кабине туда-сюда, качая головой. Все журналисты на длинной деревянной скамье сочувствующе покачали головами вместе с ним.
Вновь прозвучал гонг. Две тусклые сферы возникли на краткое время, столкнулись и разлетелись в противоположные хронологические стороны.
– Вот ты где. – Правительственный чиновник воздел руки к прозрачному полу лаборатории над их головами. – Первая осцилляция завершилась. Изменилось ли что-нибудь? Разве мы не остались прежними? Однако диссиденты сказали бы, что перемены произошли, просто мы их не замечаем. С такой упертой, ненаучной точкой зрения не поспоришь. Такие люди…
II. Два миллиарда лет назад. Огромный шар сфотографировал вспученную огненную поверхность внизу. Несколько раскаленных докрасна корок стукнули по его бокам. Пять или шесть тысяч сложных молекул разрушились. Сотня тысяч осталась неизменной.
– … будут трудиться по тридцать часов в сутки из тридцати трех, чтобы убедить вас, что черное не есть белое, что у нас семь лун вместо двух. Они особенно опасны…
Две части аппарата столкнулись друг с другом, издав протяжную, приглушенную ноту. Разлетелись вновь, и угловые огни вспыхнули теплым оранжевым светом.
– … из-за своих знаний, из-за того, что у них ищут наставлений по части лучших способов вегетации. – Правительственный чиновник быстро скользил туда-сюда, размахивая всеми своими псевдоподиями. – Сейчас перед нами стоит очень сложная проблема…
III. Один миллиард лет назад. Примитивный тройной трилобит, уничтоженный материализовавшимся аппаратом, начал медленно опускаться на дно.
– … очень сложная. Вопрос в следующем: должны ли мы шллк или не должны?
Теперь он едва ли говорил на английском; в действительности, он уже некоторое время вообще не говорил, а выражал свои мысли, шлепая одной псевдоподией о другую, как и всегда…
IV. Полмиллиарда лет назад. Множество видов бактерий вымерло, когда температура воды немного изменилась.
– И потому сейчас не время для полумер. Если мы способны достаточно хорошо размножаться…
V. Двести пятьдесят миллионов лет назад. VI. Сто двадцать пять миллионов лет назад.
– … чтобы удовлетворить Спираль-Пяти-Кого, значит, мы избавились…
VII. Шестьдесят два миллиона лет. VIII. Тридцать один миллион. IX. Пятнадцать миллионов. X. Семь с половиной миллионов.
– … от всех достижимых добродетелей. В таком случае…
XI. XII. XIII. XIV. XV. XVI. XVII. XVIII. XIX. Бонг-бонг-бонг бонгбонгбонгонгонгнгнгнгггг…
– … мы действительно готовы к рефракции. И этого, скажу я вам, достаточно для тех, кто клубится, и тех, кто хлопает. Но те, кто клубится, как обычно, окажутся неправы, поскольку хлопанье есть качение, а в качении – единственная истина. Не нужно меняться исключительно по причине вялого жгутика. Фракционное перемещение аппарата наконец закончилось; почему бы нам осторожно не осмотреть его?
Все согласились и, превратив раздутые пурпурные тела в жидкость, потекли к аппарату. Достигнув его четырех квадратных блоков, которые перестали механически повизгивать, они собрались, затвердели и вернули себе слизистую форму.
– Вот видите! – воскликнуло существо, бывшее исполняющим обязанности секретаря исполнительного помощника по связям с общественностью. – Видите, осторожность не имеет значения! Те, кто клубится, ошибались: мы не изменились. – Он победоносно вытянул пятнадцать пурпурных псевдоподий. – Ничего не изменилось!
ПОСЛЕСЛОВИЕТысяча девятьсот сорок седьмой был годом первого научно-фантастического бума, вызванного интересом, который породила разработка атомной бомбы, и несколькими крайне успешными научно-фантастическими антологиями. К редактору одной из них, Гроффу Конклину, обратились обеспеченные люди и предложили профинансировать новый журнал, соиздателями которого предстояло стать Конклину и Теду Старджону. Это было за пару лет до того, как Энтони Бучер и Дж. Фрэнсис Маккомас решили вместе выпускать «Мэгезин оф фэнтези энд сайнс фикшн» (The Magazine of Fantasy & Science Fiction) и стало первой ласточкой возбуждения, охватившего научно-фантастическую издательскую сферу в конце 1940-х – начале 1950-х годов.
Тед и Грофф, в свою очередь, обратились ко мне и нескольким другим писателям, предложив неслыханный по тем временам гонорар – четыре-пять центов за слово – «за лучшие рассказы, на которые вы, ребята, способны, за нечто действительно выдающееся». (Тогдашние научно-фантастические расценки составляли от полуцента до умопомрачительных двух центов за слово. Только Джон В. Кэмпбелл из «Эстаундинг» (Astounding) платил по высшему разряду – и только когда рассказ действительно выбивал его из кресла.)
Я несколько месяцев размышлял о рассказе нового типа, необъяснимым образом отсутствовавшего в журналах, для которых мы все писали: о неприкрытой, откровенной политической сатире. Я сказал «необъяснимым образом», поскольку подобная сатира оказалась крайне успешной – взять хотя бы «Мы» Замятина и «Прекрасный новый мир» Хаксли – и поскольку научно-фантастические журналы выглядели естественной, даже идеальной средой для таких рассказов.
И Америка 1947-го тоже казалась созданной для такой сатиры. Федерация ученых-атомщиков, группа, состоявшая из молодого поколения физиков и химиков, которые участвовали в Манхэттенском проекте и были до смерти напуганы собственными достижениями, подвергалась атаке с многих официальных и неофициальных сторон, будучи обвиненной в непатриотизме или – что в те дни было намного хуже – открытом дружелюбии по отношению к потенциальному врагу. Не забудьте, тогда мы были на самых первых стадиях того, что впоследствии вырастет в холодную войну.
В конгрессе сенатор Джозеф Маккарти еще не проявил себя во всей своей гремучей красе, однако вопросами, которыми он прославится, уже несколько лет
