Кириллу нравилось все – купаться в озере, ночью рыбачить с лодки и любоваться звездным небом над головой. Нравилась домашняя еда и свежее парное молоко. Да и просто носиться с Мартиньшем наперегонки было здорово.
Обсохший и отогревшийся Кирилл прижался к отцу, слушая мужской разговор.
– Да, устроился ты неплохо. Но ведь в деревне же… Не думал к нам перебраться? У нас бы тебе дело нашлось, – спросил отец у Озолса и отхлебнул домашнего пива из кружки.
– У меня все есть, командир. – Озолс повел рукой вокруг. – Да и потом, что мне у вас делать? В армию? Из сержанта стать этим, как у вас, супер-ефрейтором? Или, на худой конец, унтером? Так годы уже не те, я же не мальчик…
– Кто говорит об армии? – не сдавался отец. – Подберем тебе должность. Начальником станешь! Из наших, из балтийцев, все почти на должностях. Берзиньш, тот скоро генералом станет!
– Начальником… – Озолс с трудом удержался от плевка. – Не мое это, командир. Мне бы хутор, коровок вон, курочек. Это моя земля, моих предков, и я никуда с нее не уйду!
– Коровок, курочек… Не по-государственному мыслишь, дальше своего хутора ничего не видишь.
– Да, я такой. И переубедить меня даже не пробуй, командир, пожалей нашу дружбу.
– Упрямые вы, латыши. Не зря вас литовцы «жиргу галвас» называли, лошадиные головы, – покачал головой отец.
– Ага… А я к тому же еще и дуб, – засмеялся Озолс.
– Ну, чем больше в армии дубов, тем крепче наша оборона, – отсалютовал кружкой отец.
– И не говори, – поднял свою Озолс.
Некоторое время мужчины молча хрустели солеными сухариками. Отец Кирилла нарушил тишину:
– Озолс, все-таки ты подумай. Подумай… Страна нуждается в таких, как ты. Если б ты знал, как тяжело, когда не на кого опереться…
– Страна… – Озолс отвернулся. – Не-е, на этот крючок ты меня точно не подцепишь. Плевать я хотел на страну.
– Ты что такое говоришь?!
– Говорю что думаю! Попахивает от вашей страны… Да нет, не попахивает – смердит. Построили не общество, а черт знает что. И ты прекрасно знаешь, о чем я! Нет, на чужом несчастье своего счастья не построишь…
– Вот, значит, как… – Кирилл почувствовал, как напрягся отец. – Тогда оставим этот разговор. Ты прав, наша дружба важнее…
– Идите обедать! – На тропинке к хутору показалась жена Озолса, Марта.
Мужчины пошли к дому. Кирилл с отцом чуть отстали от хозяев.
– Папа, а что это Озолс про нашу страну говорил? – спросил Кирилл, обиженный словами Озолса.
– Не обращай внимания, это наши взрослые дела, – махнул рукой отец.
– Если он против властей, – Кирилл не отставал, – надо о нем сообщить в Санитарную Службу!
Вместо ответа отец отвесил Кириллу крепкий подзатыльник, такой, что у него слезы из глаз брызнули. Ошеломленный Кирилл отскочил в сторону. Отец никогда его не бил. По его лицу Кирилл понял, что сморозил что-то не то. Но ведь его так учили в школе, в юных брейвиках, – на нелояльных докладывать в СС. А отец почему-то рассердился…
– Ладно, – смягчился отец. – Подойди.
Кирилл подошел, отец обнял его, потрепал по голове и сказал:
– Озолс – наш друг. На друзей не доносят, никогда и ни при каких обстоятельствах. Понял?
– Понял, – шмыгнул носом Кирилл. – А чего он…
– Он не враг. Просто не видит ничего дальше своего хутора.
– А почему ты его дубом назвал? – Кирилл решил выяснить все до конца.
Отец рассмеялся.
– Озолс, – он произнес нараспев, «у-озолс», – по-латышски значит дуб.
* * *Дерево указывает не на место, а на человека! В рисунке отец зашифровал простую фразу: «Ключ от Цербера в доме Озолса». Оставалось только пойти и взять. Проще сказать, чем сделать. Когда отец прятал ключ, он не мог и подумать, что все так повернется. Халифат захватил половину Латвии, все левобережье Даугавы от Даугавпилса до Риги. Дом Озолса оказался за линией фронта. От Риги до Алсунги по прямой чуть меньше двухсот километров. Прилегающая к границе территория была объявлена запретной зоной для гражданских. Просто взять и поехать туда Кирилл не мог.
Да и цел ли дом? Никто не знал, что случилось с Озолсом. Однажды Кирилл встретил в Штильбурге Мартиньша – тот держал небольшой ресторан. Мартиньш рассказал, что, когда фронт подошел к Алсунге, где они жили, за ними прислали грузовик. Озолс, затолкав в него жену и младшего сына, наотрез отказался ехать. Мартиньш недавно демобилизовался и был дома. Он пытался уговорить отца уехать, но не смог. Озолс силой загнал его в грузовик. Последний раз Мартиньш видел отца из кузова отъезжающей машины. В старой армейской куртке со знаками различия сержанта латвийской армии Озолс стоял на залитом солнцем крыльце с карабином в руках. Рассказывая, Мартиньш с трудом сдерживал слезы. Но Кириллу, недавно потерявшему родителей, нечего было сказать в утешение.
Прошел месяц. Мало-помалу у Кирилла созрел план. Добраться до Алсунги можно было только одним способом. Но для этого ему понадобится много сил и здоровья. Он тренировался каждый день, понемногу возвращая форму. С каждым днем Кирилл все больше походил на себя прежнего: подтянутый, хорошо одетый, уверенный.
Однажды в воскресенье, вернувшись после утренней пробежки, он пошел в душ, а по пути заглянул на общую кухню. Соседи сидели перед дуроскопом. С экрана хорошо поставленным голосом вещал какой-то важный господин в костюме и галстуке:
«…согласно третьей поправке к закону от седьмого августа 2053 года мораторий на смертную казнь не распространяется на особо тяжкие преступления против государства. Таким образом, все восемь членов террористической группы приговорены к высшей мере наказания, смертной казни через повешение…»
– Степа, переключи на футбол, – попросил кто-то из соседей.
Степан поднял руку, но нажать на кнопку не успел. Молниеносным движением Кирилл выхватил пульт.
«…Подвойский, Зубков, Лерман, Шнитке отказались подавать апелляцию. Приговор был приведен в исполнение сегодня, семнадцатого июня 2083 года, в федеральной тюрьме „Рединг“, в Метрополисе…»
