Файл был еще и изнурительным, чего Перл никак не ожидала. Его утомительность и то, как она потом к этому привыкла, отупляли. «Да, вот это. Несомненно. Конечно. Почему бы нет?» В голове Перл появилось странное чувство, как будто ее мысли проговаривал какой-то диктор вдалеке. Она медленно вдыхала и выдыхала ртом, и ей казалось, что она замечает каждый раз, когда моргает. СУД внезапно подала сигнал, оповестив, что Ретт в вестибюле. «Остановись», – мысленно сказала себе она, на этот раз своим голосом.
Перл заставила себя встать с дивана и обошла комнату, остановившись у террариума. Но вместо того чтобы наклониться и посмотреть через стекло, она потянулась за маленькой картонной коробкой на полке. Немного подержала ее в руках, затем открыла. Внизу послышалось шевеление: Леди выскользнула из-под ветвей и устремила взгляд вверх. Должно быть, запомнила, что звук открывающейся коробки означает, что сейчас будет еда. Перл заглянула в коробку. Мыши были омерзительными – слепые дергающиеся кусочки плоти. Собравшись с духом, она выбрала одну и положила ее на ладонь, где та легла на живот, растопырив лапки. Мышь вдруг собралась с силами и начала ползти носом вперед, и Перл увидела маленькие выпуклости там, где должны быть уши. Внизу в нетерпении мотнула головой Леди.
И стоя там, Перл вдруг поняла, что внутри нее есть темное пятно, разрастающееся с каждой ее мыслью. Ее гнев на Эллиота. На Вэл. На Ретта. На себя. На свою глупую беспомощность. На бездну одиночества. Как же приятно было почувствовать, что она что-то делает, причиняет вред, когда ей самой причинили столько вреда.
Снова раздался звук СУД, сообщавший, что открылась входная дверь. Перл подняла глаза и увидела в дверном проеме Ретта. На его лице было странное выражение, которое на первый взгляд означало смущение. Затем она моргнула и поняла, что под смущением скрывалась головокружительная гордость – там скрывалось счастье.
– Мам, – позвал он.
В дверном проеме рядом с ним появилась девушка. Они стояли так близко, что их плечи соприкасались. У нее были короткие волосы с маленькими завитками, а на руке, от запястья до локтя, были надеты тонкие браслеты. Она была влюблена. Перл поняла это только потому, что увидела это в Ретте, которого она очень хорошо знала. Взгляд девушки был таким же, как у ее сына. Они оба были влюблены.
– Мама, – раздался голос Ретта, – мам, это Сафф.
– Здравствуйте. – Девушка помахала рукой, но затем подумала и протянула ее. Каждое ее движение сопровождалось звоном браслетов, которые скользили вверх-вниз по ее руке.
И с этим жестом темная пропасть, разверзшаяся внутри Перл, снова сжалась до размеров пятна на сердце – до того размера, который она могла выдержать.
– Привет, Сафф, – сказала Перл.
Она двинулась вперед, чтобы пожать руку девушки, но остановилась, внезапно осознав, что до сих пор держит маленькую мышь. Перл чувствовала, как эта крошка бьется в ее ладони.
5
Мидас
Эллиот ел уже шестую чашку меда, когда его начало тошнить. Мед опускался в желудок идеальными шариками, золотыми пузырьками, сверкающими и подрагивающими на конце его ложки. Выходил же он в брызгах, падающих в ведро у ног Эллиота, – липких, коричневых и вонючих. Когда рвота окончательно прекратилась, Эллиот вытер рот и, выпрямившись, увидел, что на него смотрят все посетители галереи. Под его взглядом они смущенно отводили глаза, как будто это их, а не его только что вырвало на платформе посреди художественной галереи. Эллиот сказал себе, что не чувствует стыда за то, что на него смотрели во время этого процесса. В конце концов, в этом и был смысл. В произведении искусства. Да и в искусстве в целом. Им нужно было остановиться и посмотреть на это. Он лучезарно улыбнулся зрителям и вытер каплю рвоты возле уголка рта.
К платформе Эллиота подошли двое подростков примерно того же возраста, что Ретт. У обоих под мышками были зажаты альбомы для рисования в твердом переплете, создававшие впечатление крыльев. Студенты. Во время учебы в художественной школе у Эллиота был такой же альбом, и он тогда развел нескольких разных девушек, с которыми встречался, на секс. Каждая из них сначала протестовала – скептически изгибала бровь или презрительно фыркала, типа черта с два, – но в итоге ему всегда удавалось уложить их округлые тела на холодные мраморные плиты. Подростковый половой акт, как теперь казалось, по-прежнему будоражил Эллиота. К этому можно подобрать одно слово, слишком глупое, чтобы произносить его вслух: трансмутация.
Мальчик, подошедший к платформе Эллиота, носил очки в проволочной оправе, которые, по-видимому, достал из дедушкиной шкатулки. Волосы девочки были обмотаны ярким шарфом, из-под которого на макушке выбивалось несколько косичек, смахивающих на мишуру на праздничном колпаке. Подростки обводили глазами предметы на платформе Эллиота – стеклянный кувшин с медом, ложку, чашку, из которой он ел. Их взгляд задержался на воняющем ведре.
– Думаешь, кувшин был полным, когда он начал? – спросила девушка о кувшине с медом.
– Не, это подделка, – сказал парень, указывая на ведро и подмигивая Эллиоту сквозь стеклянную линзу. – Он смастерил какую-то трубку или типа того.
– А блевотина? Точно настоящая. Я уверена.
Эллиот взял чашку с медом и положил в рот еще одну ложечку, молясь, чтобы его желудок смог с ней справиться. У него внезапно появилось желание произвести впечатление и напугать этих детей.
Но девушка только цокнула языком и сказала:
– Мистер, с сегодняшнего дня вы больше никогда не сможете есть мед. Вы даже не задумывались об этом?
В выражении ее лица было что-то такое, что напомнило ему Вэл. Вот оно – ее глаза: они были такими же, как у Вэл. А ведь все глаза, вдруг понял он, все глаза посетителей галереи были глазами Вэл – сверкающими, темными, непостижимыми. Эллиот бросил ложку обратно в чашку и снова подумал о признании Вэл. Точнее, о ее признании в том, что есть кое-что, в чем она не признается.
«Расскажи мне. Почему ты не хочешь?»
– Мидас, – прочитал парень на плакате, прикрепленном к платформе, затем снова посмотрел на Эллиота и кувшин. – Это о жадности. Мидас – это один жадный царь.
– Нет, ты что, – сказала девушка. – Мидас – это тот парень, который убил свою семью.
В конце дня к платформе подошел мужчина, который мог бы быть двойником Эллиота: приятная яркая одежда, тщательно взъерошенные волосы, тот же рост вкупе с сутулостью. Он сощуренно посмотрел на плакат, а прочитав, изящно отсалютовал Эллиоту рукой и сказал:
– Все, к чему я
