И тогда она побежала что было мочи. В сторону, по насыпи, падая, вставая и снова устремляясь, не зная, куда и зачем. Просто бежала, пытаясь оторваться от самой себя. Отделиться от той, что хохотала в рассветной комнате, увидев во сне Никитку. Желая не иметь ничего общего с человеком, не предупредившим о беде мать красивого мальчика Глеба. С существом, что предвкушало чужую смерть.
Силы покинули Улю у старых гаражей. Она скорчилась у разрисованной стены, стараясь восстановить дыхание. Только теперь она поняла, что все это время сжимала в кулаке ремешки. Сам пластик оказался вымазанным кровью. Уля стерла ее рукавом, посмотрела на бурый след, появившийся на ткани, и медленно сползла по стене на землю.
Она не плакала. Ее не выворачивало наизнанку. Она просто сидела у пахнувшей мочой и пивом стены заброшенного гаража и смотрела на свой побелевший кулак, на тонкие ремешки, которые подвели Глеба, на измазанный его кровью пластик, и не могла найти в себе сил встать.
Что делать дальше, ей никто не объяснил. Рэм рассказывал, как найти вещицу. Но куда нести ее потом? И нужно ли? Или лучше прямо сейчас выйти на полотно рельсов, чтобы следующий экспресс закончил и ее жизнь? Чтобы в новостях рассказали о двойной смерти рядом с пригородной станцией Лось. Жалко, слишком уж хорошее название для таких новостей.
– Пойдем, – раздалось над ней.
Уля подняла голову, готовая увидеть полицейских, которые отследили ее бестолковый бег с места преступления. Но рядом стоял приземистый крепкий мужик с пивным животом. Тот самый, что испуганно вышел из тамбура, стоило ей на него посмотреть. Теперь он не боялся, наоборот, сам протягивал руку.
– Вставай. Ехать надо, – сказал он, переминаясь с ноги на ногу.
– Куда? – равнодушно спросила Уля.
– Какая разница? Мне велено тебя отвести к Гусу. Я отвезу. Вставай.
Ульяна послушно поднялась, опираясь на сухую гладкую ладонь незнакомца. И пошла следом за ним через гаражи к спрятанной в голых кустах машине.
И пока они ехали, то лавируя в пробках, то объезжая их по обочине, то зло сигналя таким же уставшим и грязным машинам, скорчившаяся на заднем сиденье Уля не открывала глаз. Живая тьма уступила место тьме обычной, пустой и бездонной. Простому ничего, которое было теперь для Ульяны избавлением. Пусть недолгим. Но пока можно было ехать, прогоняя образ грустной красивой женщины в арочном дворе на Рудневой улице. И старухи Мойры, которая отложила в сторону натруженные ножницы, приступая к поиску следующей нити.
Молчаливый водитель остановился рядом со зданием, больше похожим на склад, чем на место переговоров.
– Выходи, – буркнул он.
– И куда мне?
Мужчина молчал, похлопывая ладонью по рулю. Уля посидела еще немного в надежде услышать объяснения, но водитель равнодушно ждал, пока она выйдет, и не собирался что-либо говорить.
Уля потянулась было к его плечу, чтобы схватить, растормошить, заставить сказать хоть слово, но, приблизившись, охнула и метнулась назад. Из-под редких русых волос виднелась обрюзгшая шея, с которой, как старая штукатурка со стены, лохмотьями свисала кожа, растресканная, словно глина на солнце.
Уля зажала рот, чтобы не вскрикнуть, открыла дверь машины и боком из нее выпала. Водитель тут же сорвался с места, обдав замершую Ульяну облаком дурно пахнувшего выхлопа. Она осталась одна. Сразу со всех сторон ее обступала безжизненная промзона. Высокое здание – грязно-серое, многоэтажное, с узкими окнами и железной дверью с торца – нависало, подчеркивая, как мала она по сравнению с тем, кто ждет ее внутри. И как легко он может ее раздавить.
Ремешок расколотой камеры жег ладонь. Уле хотелось как можно скорее избавиться от этой ноши и долго скрести руки мылом, чтобы на них не осталось ни следа от совершенного ею. Потому она решительно шагнула к двери, потянула ее к себе, удивляясь тому, как легко это удается, и скользнула внутрь. Дверь с лязгом захлопнулась, вмиг обретая подходящую ей тяжесть.
Под потолком тускло светилась лампочка без плафона. В длинном коридоре никого не было. Кабинеты по обе его стороны казались запертыми, и лишь один, у противоположной стены, призывно манил приоткрытой дверью и лужицей света на полу.
Жжение поднималось от ладони к запястью. Теперь зудела вся рука, особенно там, где кожу украшала вязь поджившей татуировки. Делая робкий шаг вперед, Уля нервно почесала раздраженную кожу и натянула рукав до самых пальцев. Камера закачалась на ремешках подобно маятнику.
Шаг. И еще один. И еще.
«А что, если там Рэм?» – вдруг подумалось Ульяне.
И мерзкая, тянущая сердце боль чуть отступила. Рэм сумеет ее успокоить. Напомнить, ради чего все это. Игра, вещицы, смерть Глеба. И даже горькие глаза женщины в сером пальто, которой, наверное, уже сообщили о случившемся.
Уле вспомнилось, как выла ее мама, вернувшись из морга. Этот вой и этот вечер, который никак не хотел заканчиваться, долго потом преследовали Ульяну. Иногда ей казалось, что таким и будет ее собственный ад. Темная комната, свет в коридоре и материнский плач, который ничем не приглушить, не закончить, не прервать. Потому что боль эта неутолима.
Гус ждал ее, прислонившись к низкому подоконнику. Когда Уля вошла в кабинет, глупо перед этим постучав, он поднял голову и долго смотрел на нее – испытующе, с явным интересом. Сегодня он не был похож на пропитого бездомного, но и на приятного пенсионера из соседнего подъезда, как в прошлый раз, он тоже не походил.
Старик слился со стеной, на нем невозможно было сосредоточить внимание и взгляд. Как только Уля пыталась рассмотреть, во что он одет, то понимала, что разглядывает трухлявый стол у стены или побитый молью диван в углу. Гус молчал, чуть слышно поскрипывали под его ногами половицы. Он поднял руку и задумчиво почесал заросший седыми волосами подбородок длинным ногтем на правом мизинце.
– Тебя можно поздравить, кисонька? – мягко спросил он. – Ты все принесла?
Уля сглотнула ком, мигом вставший поперек горла. В этот раз старик не пытался ее напугать. Она отвлекла его от каких-то дел, и теперь он хотел поскорее уладить с ней все вопросы, чтобы продолжить прерванное.
– Я принесла, – выдавила она и не узнала собственный голос. – Вот.
И протянула старику ладонь. Между пальцев был продет ремешок, на котором, качаясь из стороны в сторону, висела камера. Гус оценивающе поглядел на вещицу и медленно двинулся к Уле. С каждым его шагом она все сильнее вжималась спиной в стену. Плотный полынный дух настиг ее раньше старика. Она задышала, давясь травяной горечью, но не отшатнулась – так
