Тишину нарушил Вилли.
– Нет, то же самое. Все то же. До фонтана я ничего не видел и не слышал хоть чуточку подозрительного; а потом – потом я был как опечатанный дом: ни войти, ни выйти. Ты, Флип, точно ни про что не забыл? – спросил он, отворачиваясь от окна.
Флип покачал головой. Как-то неуверенно, подумала Кэй, но покачал.
Вилли повернулся к ней.
– А ты, Кэй, ничего не приметила? На берегу, на улицах? Внизу, в канализации? В доме? Может быть, на другой террасе? Никто не подсматривал?
– Нет.
– Просто ужас, как все это угнетает, – сказал Вилли. – Быть под воздействием листьев так и так приятного мало – но эта интеграция была безумно трудная, страшно болезненная. Я ничего не воспринимал, кроме боли. И ведь выбрали момент: под конец, когда мы были особенно поглощены интеграцией, когда я был в полной отключке, – поразительно. Можно подумать, они сигнал какой получили.
Что-то будто похлопывало Кэй по плечу. Что-то полузабытое шевелилось в ее памяти, какая-то подробность. Что-то важное, чувствовала она.
Но если важное, то должно вспомниться, разве не так?
И тут ей стукнуло в голову: Кат. Кэй влезла в разговор до того энергично, что в спине стрельнула боль:
– Где вы берете листья для интеграции? И когда добавляете их в фонтан?
– Ты знаешь, где мы их берем, – ответил Фантастес. – Я тебе показал: они лежат на столе. Это весь мой запас, все, что осталось. Мы добавляем их в фонтан за час-два до интеграции, чтобы вода настоялась. Я подготовил фонтан, как только мы увидели самолет.
Кэй протяженно выдохнула.
– Тогда что Кат добавляла в фонтан – я сама видела, – пока Вилли… интегрировал? Я правильно это слово произнесла? – Она переводила взгляд с лица на лицо. – Когда я только пришла на террасу, я увидела, она вынимает что-то из кармана, а потом она уронила это в воду и посмотрела прямо на меня. Улыбнулась мне. – Фантастес поднял руку и хотел что-то сказать, но Кэй не дала ему. – Это было что-то маленькое, темное, блестящее – как шарик стеклянный или… сама не знаю. Мне не очень хорошо было видно, мешал бортик фонтана, так что я не знаю, что там с ним происходило в воде, но, когда она уронила, он упал как тяжелый. Это точно был не лист.
Фантастес посмотрел на Вилли. Вилли поднял глаза.
– Белладонна, – сказал он.
– Да, именно этот яд, без сомнения, – согласился Фантастес. Он как-то обмяк теперь, но все же заговорил – обращаясь к Кэй, но таким тоном, будто разговаривал с самим собой. – Симптомы отравления белладонной примерно такие же, как результат действия листьев: расширение зрачков, подергивание в кистях рук и ступнях, заторможенность и сонливость, потеря речи – но разница в том, что белладонна может убить. Мы и не заподозрили бы воду. Да, все сходится: Вилли жаловался потом – пока ты оправлялась от своей раны – на необычно сильные побочные эффекты интеграции. Апатия, потеря голоса, боли в суставах. Но еще важнее то, что мы знаем, как искусна Каталепсис в применении этого яда: увы, она занималась этим в прошлом по поручениям Гадда. Но мы и подумать не могли, что она поступит так с нами.
Фантастес резко повернулся перед дверью, уперся локтями в дверную раму и устремил презрительный взгляд на Флипа, сидевшего в ногах кровати Кэй. А Флип – тот просто уронил голову в ладони и безмолвствовал. Молчание нарушил Вилли, и его речь наполовину была стенанием.
– Флип, я не понимаю. – Вилли протянул к нему сведенные ладони. – Ведь Кат – твоя инициатива, твоя приятельница. Ты наверняка знал с самого начала, что она ведет двойную игру. Как ты мог позвать ее туда, позволить ей это сделать?
Он умолк. Кэй подумала было, что он выстраивает пальцами сюжет, но тут же поняла, что его руки не думают сейчас, что они просто дрожат. Он рыдал телом – а лицо было бесстрастно, пусто.
– Что тебе было известно, Флип? Про убийц? Про рыскунов? Про младшую сестру? Флип, что тебе было известно? Почему ты так с нами поступил?
Он сверлил Флипа взглядом, но казалось – не сердится. Кэй страшно было смотреть на его окаменелое лицо; она опасливо забилась в угол кровати, подтянула к себе колени под одеялом.
– Флип, мы могли погибнуть!
Флип поднял голову. Кэй бы не удивило, если бы она увидела слезы на его лице, – но нет, он весь был застывший, однако горя в нем не чувствовалось. Его лицо было на одном уровне с лицом Вилли, и обращался Флип только к нему.
– Разумеется, я не знал, что она так поступит. Разумеется, я не знал, что Гадд так поступит. Он дал мне слово… – Тут он осекся, и его веки опустились на секунду. – И я на его слово положился.
– Но нам, Филип, чьему слову верить? – Фантастес был разозлен, он почти кричал, он словно боксировал зубами с воздухом. – Нам – чьему? Какая правда в тебе? Как мы можем теперь называть тебя другом?
– Не можете, конечно, – промолвил Флип – ровно, негромко. – Я это знаю. И знал. Хотя, по-хорошему, называть меня другом вам следовало бы – как раз теперь в особенности. Я никогда не был тебе лучшим другом, Вилли, чем сейчас, чем в этом. – Вилли поднял глаза по настоянию глаз Флипа, и взгляды двух друзей надолго, непроницаемо встретились. – Ты не можешь этого знать сегодня, но потом поймешь. То, что я сделал – всё, – я сделал, чтобы защитить вас. Помни об этом, Вилли, – Флип не сводил с него немигающих глаз, – помни, что я тебе сейчас говорю; придет время – узнаешь, что́ я сделал и как. Помни.
Флип сидел скованно, жестко, неподвижно. Он походил на камень или древесный ствол. Двое духов продолжали смотреть друг на друга – ни одно веко не дергалось, пальцы не шевелились, дыхание было незаметно, выпрямленные руки были окостенело опущены. Между ними шел безмолвный обмен – обмен дружбой, подумала Кэй; но ей было все равно. Предатель.
Фантастес сделал два стремительных шага вперед, откинул голову и, щелкнув шейными позвонками, метнул плевок Флипу в лоб, которого тот не сдвинул ни на сантиметр.
– Если в тебе хоть капля дружбы еще есть, ты оставишь это место и нас, ты никогда не вернешься ни в горы, ни в Вифинию, ты навсегда покинешь сообщество духов. Если в тебе хоть капля дружбы еще есть, ты не отправишься с этим к Гадду, ты
