От самих этих слов у Кэй опять навернулись слезы.
Темнота. Ужас.
Флип не обратил на ее слезы внимания.
– Какой же я дурак. Искал ее здесь, совершенно не в том месте. Я все время думал, что это Рацио, что это Гадд, что они хотят разъять Элл. Пошли, Кэй, – бегом!
Низко согнувшись, идя таким быстрым и размашистым шагом, каким только можно было в этих тесных проходах, Флип повел ее обратно тем же путем. Кэй, как могла, спешила за ним, фонарь в его руке мигал и бешено раскачивался, их торопливые фигуры отбрасывали на грубые стены удлиненные, искаженные тени. У груды камней, за которой был беломраморный туннель, Флип задержался перевести дух, поставил фонарь на пол и прислонился к стене.
– Это Ойдос, это все она. Не осуждай ее, Кэй, – не осуждай за это. Между ними были такие крепкие узы. Она не в силах повернуться лицом к будущему, в котором нет Рекса. Она не может заставить себя заглянуть под это покрывало, как я заглядывал. Как Рекс нередко заглядывал.
У Кэй чуть не разрывались бока от бега, но голова была ясная, и она прекрасно поняла, о каком покрывале говорит Флип. Фигура в углу под белой тканью. Будущее, которого Ойдос не хочет видеть.
– Почему не может? Что там, под покрывалом?
– Так ты тоже не посмотрела? Там третья форма Первоярости. Элоиза Д’Ос-Тойна, Фея Джекс. – Флип поднял фонарь и полез через брешь. – Смотри под ноги.
Он не стал ее дожидаться. Двинулся по мраморному коридору широкими поспешными шагами, держа фонарь в вытянутой руке. Он вглядывался в каждый дюйм пола, а когда добрался до последней замурованной ниши в самом конце, у белокаменного алтаря, – тут-то он и присвистнул. Подойдя, Кэй увидела, что он ведет пальцем по резному белому камню над сводом ниши.
– Она добавила это. Ойдос. Посмотри.
Около его пальцев Кэй увидела три звездочки, кое-как выбитые на камне нетвердой рукой.
– Она оставила тебе фонарь?
Кэй кивнула.
– Она хотела, чтобы ты нашла сестру. Я не думаю, Кэй, что это Кат убила Рекса в тот день в Пилосе. Что бы это ни значило. Я думаю, Кат сказала ему, что Элоиза тут, в Доме Двух Ладов, а потом, я думаю, Рекс принес себя в жертву.
– Но зачем?
– Затем, что твоя сестра должна сыграть роль в том, что близится, и он это знал. Настало время для ее истории.
Теперь Флип ощупывал пальцами незастывший раствор между камнями кладки, ища место, где щель пошире.
– У меня слишком толстые пальцы, – сказал он. – Придется тебе.
Быстро, как только могла, Кэй принялась засовывать пальцы в узкие щели между камнями, смещать, вытаскивать, выковыривать сгустки сырого раствора. Они шлепались на пол, пока она работала пальцами, проходя кладку ряд за рядом. Понемногу камни сдвигались и опускались. Сверху открылся небольшой промежуток. Недолго думая Флип начал высвобождать верхний камень – тянул его, выворачивал, втискивая в зазор концы пальцев. Его лицо было таким же твердым и плоским, как этот камень. Кэй стояла чуть поодаль, нетерпеливая, на грани отчаяния.
Мало-помалу, шатая камень, Флип выдвинул его на пару дюймов – а затем вытащил рывком. Камень свалился между его ног.
Вытряхивая боль из пальцев и не отводя глаз от кладки, которую еще разбирать и разбирать, он сказал:
– Ойдос на него сердита. На Рекса. За то, что покинул ее. Но твоей сестре она не желала ничего плохого. Она хотела, чтобы ты нашла ее.
Один за другим он вытаскивал прямоугольные обтесанные камни и, оберегая ноги, давал камню упасть на предыдущие. Вот уже шестой, седьмой… Вот наконец пролом стал настолько велик, что Кэй смогла заглянуть в него, и с помощью Флипа она забралась на камни и перелезла на ту сторону – в небольшую нишу, где на беломраморной плите лежала ее сестра.
Ее грудь медленно, мирно ходила вверх-вниз.
Она была завернута в толстое шерстяное одеяло. На животе лежал серебряный рог.
Пока Флип разбирал оставшуюся кладку, Кэй сидела у каменной кровати, держала ладонь Элл у себя на коленях, ласкала ее.
– Она не просыпается, – сказала Кэй. – Почему она не просыпается?
Флип кивком показал себе за спину. На той стороне прохода в белом камне стены была изваяна спящая – прекрасная женщина, чьи тяжелые пряди волос, словно ветви, отягощенные плодами и возможностями, свисали с ее каменного ложа. На ее животе лежал рог, подобный тому, что поднимался и опускался под действием дыхания Элл, а над ней на каменной табличке было высечено короткое стихотворение. Кэй прочла его вслух, пользуясь ровным светом фонаря:
Рог сновидицу пробудит,и она подует в рог.Сердце, взмой! Подхватит ветер,и увидим на рассвете,как звезду зажжет восток.Со стены, подсвеченной фонарем, строки смотрели горделиво, и Кэй прочла их в полный голос, ровным тоном, как будто нанося твердой рукой краску на бумагу. Но что-то в них тревожило ее, точно неумолкающий звук дальнего колокола.
– Рог Первоярости, – сказал Флип. – Самый звучный инструмент в нашем оглушенном гармониями мире. Его называли по-разному. Завершитель Битв. Великое Дыхание Парнаса. Чистый Шум. Жемчужина Десяти Тысяч. У него, разумеется, есть свои мистические и математические свойства, но в конечном счете важно одно: его красота, его мощь. Говорят, что Невесту нельзя вызвать, когда тебе хочется, что ею нельзя командовать. Она идет, куда сама желает. Но, трубя в Рог Первоярости, мы можем, скажем так, говорить с ней на ее языке. – Затем, более мягким тоном, как бы окутывая слова ватой, Флип добавил: – Он напарник челнока, чей голос сплетает нити, которые рог развеял по ветру. Они такая же пара, как солнце и луна, как берег и море, как знание и действие.
Он взял рог двумя руками. Рог заблестел от света фонаря, который Флип поставил на последний ряд грубых камней кладки. Даже в этой гробнице, в пристанище смерти рог сиял.
– Раньше он принадлежал Рексу, – сказал Флип, – а теперь перешел к ней. По-моему, пора пробудить сновидицу и дать ей рог, который принадлежит ей по праву.
Он передал рог Кэй.
Кэй поднесла его к губам и закрыла глаза. Сделав самый глубокий вдох, какой только могла, туго сомкнув губы вокруг мундштука, она заставила рог зазвучать так, что, казалось, камни вокруг них затряслись. Сам воздух, пока она дула, словно сгустился изнутри себя росой и потек вниз по мировому лику тяжелыми темными каплями. Звук ударил Кэй в уши с такой силой, будто прорвало плотину, и внезапно она почувствовала, что всю жизнь ждала этого пробуждающего зова, этого требовательного шума, который ворвется в нее со всей необоримой, оглушающей властностью.
Когда воздух в груди кончился и Кэй опустила рог, Элл встрепенулась, села на своем ложе, выпрямилась, вскинула руки, обратила лицо к потолку, воспряла,
