– На плечах у ветра, – прошептал Вилли. Он так стиснул ладонь Кэй, что ей почудилось, мог сломать там что-нибудь.
Сердце, взмой. Музами заклинаю.
И они побежали.
– Я дал вам четкое указание разбудить меня.
Гадд свирепо таращился на высокого духа, стоявшего над ним. Чуть раньше его разбудил немилосердный стук деревянных ставень, колотящихся о раму, неистово рвущихся с петель. Выбираясь из тяжкого оцепенения, он искал ве́ками утренний свет, пытался силой их поднять, преодолевая ложную тьму. Должно было уже рассвести. Свет должен был сочиться в старую каменную комнату через тысячу трещин и щелей. Но ничего подобного не было – только дикий ветер и налетающие волны проливного дождя, который окатывал наружные стены. До него медленно доходила реальность: что еще ночь, что стоит мрачная ночь, бешеная, безжалостная ночь. Он подал голос, рявкнул – не отчаянно, а повелительно, и дверь спальни наконец распахнулась. Раболепный прислужник, подойдя к постели, поставил перед ним маленький светильник и замер в ожидании.
– Поесть не желаете? – спросил дух.
Когда Гадд поднял туловище и сел на край кровати, тяжесть в руках и голове привела его в замешательство. Он сразу почувствовал, что оцепенение конечностей, ложность тьмы, ласковая угодливость прислужника – все это что-то значит. Постельное белье было пропотевшее, мятое, несвежее.
– Я дал вам четкое указание разбудить меня.
– Мы пытались вас разбудить, – ответил дух. – Но вы были не в себе.
Гадд не отважился нахмуриться. Он знал, что и сейчас не в себе, и обрывки того, что ощущалось как жуткий кошмар, шевелились в памяти, как чудовища, поднимающиеся из океанских глубин. Он опустил взгляд на свою ладонь – она все еще двигалась вверх, хотя ему казалось, что он уже ее поднял. И дрожала. Он положил ее на лампу – ладони стало горячо. Он оставил ее там жечься.
– Я поем фруктов, – сказал он. – Еще принеси вторую лампу и чистое белье.
Дух вышел, и Гадду слышны были его торопливые шаги, удаляющиеся по длинному коридору, сливающиеся со звуками непогоды. Он снял руку с лампы и почувствовал слабый запах горелой кожи. Он ухватился за боль в ладони, как за канат, который должен вытянуть его из глубин, из наплывающих воспоминаний о своем голосе – о голосе, которым он кричал, требуя голов, требуя смертоубийства, требуя жадной толчеи стервятников, требуя хлопающих крыльев и раздирающих клювов.
Что бы они тогда ни увидели, что бы ни услышали – это не имело значения. Даже лучше: те, кто еще сомневался, будут бояться его теперь.
Поев немного фруктов и переодевшись в чистое, он завернулся в одеяло и сел за деревянный письменный стол в углу. Две лампы поставил справа и слева, и они давали ровный свет для работы. Свет и работа отгораживали его от порывов ветра, проносящегося через долину. Ему нужно было написать письма, важные, требующие его собственной руки. Терпеливо, одно за другим, он писал их и подписывал, порой рвал испорченный лист, когда рука, державшая ручку, его подводила и неаккуратность могла повредить его авторитету. Три часа прилежной работы. По-прежнему бурная ночь трясла ставни; по-прежнему свет ламп укреплял его, успокаивал.
– Ты.
Внезапное появление еще одной долговязой фигуры после стольких часов одиночества, когда так ненастно снаружи и такие думы внутри, удивило его. Этот не был ни ласков, ни угодлив. Серый рассвет обволакивал его каблуки, с которых на каменный пол натекала вода.
– Ойдос отдала им ребенка. Автора. Которая сны видит.
– Я знаю, кто она такая, – прошипел он.
– И рог отдала.
– Что еще?
– Мы разгромили сюжетчика окончательно.
– Согласно моему указанию. Ничего другого я и не ждал.
– Я думал, вы выше по реке, где болота…
– А я здесь.
Молчание. Что-то, Гадд знал, оставалось несказанным. Его мысль драла это, когтила, но лицо было каменным, как прежде. Он не опустится до вопросов подчиненному, который все должен сообщать сам.
– Фантазер с ними.
Вот как. Жив. Его решимость на миг дала слабину, затем снова окрепла. На лице ни один мускул не дрогнул.
– Это ничего не значит сейчас. Я подготовил письма о созыве Тканья.
– Я их доставлю…
– В Париж.
Не пройдет и часа, как барка двинется по реке дальше. Многие уже отправились вперед, чтобы подготовить вифинский чертог к его прибытию.
– Мы теперь поплывем вдвое быстрее, – сказал он. – Времени осталось очень мало.
Отдавая пакет с письмами Огнезмею, Гадд позволил взгляду остановиться на кровати позади него. И все же краем глаза успел заметить, как по лицу духа пробежала тень, что-то вроде мимолетной гримасы отвращения. Свет был ровный; глаз не мог его обмануть. Не бессильна она, выходит, эта девчонка-сновидица.
Не имеет значения. В улей заложена приманка, и пчелы полетят на нее.
Часть третья
Ткань
16
Спарагмос
Под стук и толчки вагонных колес, под шум движения Кэй барахталась между сном и явью. Ей что-то снилось, и в неспокойном потоке этих снов картины перемешивались с разговорами. Она была впереди себя самой и, оглядываясь на тяжелые события раннего утра, испытывала глубочайшую растерянность. И суток не прошло.
Почему он так с ними поступил? Черный дым в рассветном небе…
За окном одно поле сменялось другим, она дремала, привалившись головой к спинке сиденья, и порой что-то шептала протестующе. Поезд, она чувствовала, набирал ход, он ехал на северо-запад, отдаляясь от Рима и от Дома Двух Ладов, оставляя позади эти лужайки, почерневшие от огненной жертвы, покидая широкие речные долины и устремляясь к горам, к их прозрачному чистому воздуху. Просыпаясь от толчков, Кэй ощущала скорость и вспоминала, где она. Наконец-то я на верном пути.
Из катакомб выбрались благополучно, и миновать рыскунов оказалось легче, чем они ожидали, – незаслуженно легко. Когда спускались по винтовой лестнице с возвышения Онтоса, Кэй охватило чувство, что они суровые капитаны, обреченно уходящие с палубы внутрь корабля, который вот-вот затонет; но в туннелях они задвигались намного быстрее и целеустремленнее. Через эти могильные коридоры пронеслись пулей, выбросив вперед фонари, атакуя темноту их светом. Кэй как могла старалась не отставать от духов с их длинными, размашистыми шагами, пригнувшихся, но не сдавшихся; они решительно направлялись к малозаметному южному выходу из туннелей. Там темный каменный коридор заканчивался древней аркой на склоне небольшого холма; шагах в двадцати, не больше, начиналось обширное скопление высоких деревьев, зимой почти безлиственных, но все же обещавших укрытие благодаря вечнозеленым зарослям по краю.
Под аркой их дожидались
