Ей понадобилось всего несколько минут, чтобы убедить их. Она рассказала им, что с ней было тогда на возвышении, на месте чистого бытия, когда она увидела и почувствовала мощь причины всех причин. Как она оказалась на какое-то время не в одном месте, а сразу в двух, видела не один, а два мира, была одновременно и далеко и близко, и субъектом, и объектом своего рассмотрения. Она рассказала им, как была и не была в одно и то же время, как претерпела спарагмос.
Я сделаю себе спарагмос. Я опять встану на месте чистого бытия, там, где все растворяется и становится одним, а потом я вернусь. Я буду знать, что знает мой папа. Я узна́ю, где он. Я найду его там и снова сделаю самим собой. А потом верну его домой.
Вскоре они все уснули. А поезд спешил дальше.
Причал был сооружен из камня, добытого в горе́. Барка мягко подошла к нему и тихо встала. После неуютных часов пути в непогоду эту тишину хотелось смаковать, и она стоила того. Гадд поэтому не торопил событий, сидя на своем троне. Скоро он получит титул, соразмерный трону. И тогда разрушит этот причал с затейливой резьбой по всей длине, с историями, запечатленными в камне. На восточных воротах, с какой стороны ни взгляни, танцевала фигура Первого Духа. Тут, несомненно, было его место, его святилище, средоточие его утраченного могущества. Будь Гадд способен на сильное чувство, этим чувством могла бы сейчас быть ярость. Но он испытывал лишь предвкушение окончательной победы. Она отдавала сталью.
Изможденные духи вытащили из воды свои длинные шесты и, не дожидаясь, пока с них перестанет капать, пропустили их через отверстия, проделанные в троне справа и слева. Взявшись по двое за концы каждого шеста, они подняли трон и вынесли Гадда на причал; с трона, пока они шли, капала речная вода. Свет был вечерний, и на резных стенах восточных ворот то теснились, то отступали и рассеивались в полумраке гротескные каменные силуэты. Гадд, двигаясь мимо, принуждал себя смотреть на них. Прислужники понесли его теперь по древнему Кольцу – пологому кружному пути на самый верх по крепостным стенам. Второй, а затем и третий раз, идя по спирали, они пронесли его через темное нутро восточной башни, и он ощущал кожей холод темного камня. Силуэты, холод, темнота – все это было ему нипочем. Пусть себе щетинятся волоски на руках. Он идет как завоеватель и скоро получит корону; все это – и силуэты, и холод, и темнота – будет его царством, его владениями.
С высоты крепостной стены он в последнем красном свете заката наконец оглядел чертог Челночного зала, библиотеку, Переплетную, Фантазиум и обширные спальни. Дальше лежали шелковичные сады, давно заброшенные и заросшие, густо опутанные нитями несобранного шелка. К этой шелухе, к этим ветхим остаткам отжившего порядка он никаких теплых чувств не питал. Скоро он все это разрушит. Возведет взамен более функциональные офисы, уже спроектированные его клерками. Ему будет нужно гораздо меньше духов, чем прежде. И обязанности их будут полегче: быть операторами машин по изготовлению историй.
Он послал необходимые письма. Он представил себе, как они летят по воздуху, как опускаются в руки адресатов, призывая их в Вифинию. Он представил себе движение Тканья, челнок, снующий туда-сюда с нитью утка сквозь основу, бегающий так быстро, что глаз не поспевает. Это его рука, это его плетущее движение. Он посмотрел на свои ладони, красноватые в закатных лучах, и на мгновение они показались ему червями, ворочающимися в земле. Неприятно. Но он будет владыкой и этого тоже.
17
Лист
Кэй посмотрела в окно. Похоже, они подъезжали: здания вдоль путей окутывала какая-то серость, и, хотя порой показывались деревья и открытые пространства, этим участкам явно была присуща городская упорядоченность, симметрия. Кэй толчком разбудила Элл, и обе принялись протирать глаза и потягиваться, избавляясь от скованности и мелких болей в ногах.
– Элл, – сказала Кэй. – Я думаю, мы уже в Париже. Скоро выходить и опять топать пешком.
– Окей, о Кэй, – ответила Элл. Это была ее старая шутка. Вот ведь бесенок. – Кэй, – сказала она и взялась за обхватившую ее сестрину руку. – Спасибо, что спасла меня. Я знала, что ты спасешь. А сейчас я знаю, что ты вернешь нас всех домой.
Кэй крепко ее стиснула, побуждаемая не одной лишь нежностью. Если только смогу.
Девочки встали и ухватились за чью-то одежду – то ли Флипа, то ли Фантастеса; Рацио и Вилли уже ушли вперед и ждали у двери вагона. Поезд замедлял ход, и за окнами, догадалась Кэй, были такие же мерзлые тротуары, как в Англии неделю назад, и такой же холодный и сухой воздух. Знакомая северная зима застала ее неподготовленной и тут же привела на ум маму – она наверняка уже лезет на стенку от тревоги за мужа и дочерей. Когда состав, тормозя, поехал вдоль перрона, Кэй увидела у противоположного пути пассажиров, скопившихся перед посадкой на другой поезд, – они сбились кучками, ежились от утреннего холода и дожидались, когда наконец откроются двери и щекам станет полегче. Кое-где люди стояли семьями, держась за чемоданы, а порой и друг за друга. Кэй почувствовала, как набегают слезы, и отвела взгляд – стала смотреть на мигающее табло в дальнем конце вагона. Я знаю, что я должна сделать, сказала она себе. Должна его найти, только и всего. Найти, только и всего.
Двери открылись, и в вагон хлынул наружный воздух. Было холодно, зрение Кэй не обмануло; даже в пухлых, опушенных мехом куртках, которые Ойдос для них с Элл откуда-то извлекла, обе они были всего-навсего уставшими маленькими девочками и не могли унять дрожь. Их окружал громадный вокзал, накрытый широким цилиндрическим сводом из стекла и стали, поминутно подъезжали и отъезжали поезда, теснились и сновали пассажиры, и духи постарались побыстрее провести девочек через толпы: сначала вверх по большой каменной лестнице, а потом на улицу, минуя череду магазинов. Флип шел впереди своей размашистой походкой, за ним, чуть отстав, Фантастес и Рацио, Вилли с девочками замыкали группу. Кэй заметила, что Флип прекрасно ориентируется на этих улицах, – похоже, он ходил по ним много раз: он точно знал, где можно срезать угол, где надо беречься выезжающих машин, где нужно замедлить ход или остановиться, чтобы остальные его нагнали.
