Она процитировала мне стихотворение на древнегреческом. Я не понял ни слова, но был уверен, что узнаю его, если вновь услышу.
В сумерках кентавры отправились в путь. Фил по-прежнему спал; я попробовал разбудить его, чтобы он с ними попрощался, но он лишь пробубнил что-то невнятное и снова отключился. Я проводил кентавров взглядом, пока они не скрылись за дубами. Мужчина шел впереди, следя за фигурками на картинке Фила, мальчик труси́л за отцом, явно предвкушая новые приключения, будь они к добру или худу. Оглянувшись напоследок, женщина последовала за ними.
Не помню, как мне удалось довести Фила до дома; было уже поздно, и наши родители хорошенько нас отчитали. На следующий день нужно было идти в школу, потом мне понадобилось к врачу, а у Фила начались уроки игры на флейте, и до следующих выходных у нас не было времени нормально поговорить. К камню мы не пошли – погода вконец испортилась, и мы, поеживаясь от холода, словно нахохлившиеся птицы на проводах в разгар зимы, устроились на крыльце моего дома. Я спросил Фила, добрались ли наши кентавры до Мексики, но он лишь пожал плечами.
– Вряд ли мы когда-нибудь это узнаем, – сказал он, и через мгновение добавил: – Знаю одно: моя комната по-прежнему завалена дурацкими картами, а тело все еще ломит. Больше я на такое не подписываюсь. Сам разбирайся со своими галлюцинациями.
– Не думал, что ты такое умеешь, – сказал я. – Как ты это сделал?
Фил уставился на меня.
– Ты же видел волоски в хвостах у фигурок? Точно видел.
Я кивнул.
– Я надергал их из хвостов Папы, Мамы и Мальчугана, – объяснил Фил. – Еще несколько вплел в свои кисти. Вот и все волшебство. Пусть у кентавров туго с ориентированием на местности, они все же волшебные существа. Иначе ничего бы не вышло, – заметив мой настойчивый взгляд, Фил вздохнул. – Говорю же, художник – не волшебник. Он – тот, кто способен увидеть магию, распознать ее. Сама магия просто так не покажется, это дело художника. Мое дело.
Я с большим трудом пытался понять и впитать то, что он мне говорил.
– Значит, все это – движущиеся фигурки, указывающие направление, и все остальное…
Фил улыбнулся кривой, обманчиво искренней улыбкой, которой иногда одаривал меня еще с тех пор, когда нам было по пять лет.
– Я хороший художник. Очень хороший. Но не настолько.
Некоторое время мы сидели молча. Мимо пролетали листья, на лицо капали редкие колкие капли дождя. Вскоре Фил заговорил снова, но так тихо, что мне пришлось наклониться к нему.
– Мы ведь тоже в какой-то степени волшебные. Ты скупил все карты в магазинах отсюда до самого Йонкерса, а я… – Фил ссутулился, обхватив руками колени – сам того не замечая, он делает так до сих пор. – Я пыхтел у чертова мольберта с кистью в одной руке, картой в другой, пытаясь превратить Джерсийскую магистраль в произведение искусства. Оживляя дороги и шоссе для семейки мифических, несуществующих… час за часом страдал, гнул спину ради какой-то нелепости, а еще и эта сан-хуанская свечка смолила и капала где попало…
Фил перешел на знакомый ворчливый шепот.
– Бигл, не спрашивай, как у меня это получилось. Я сам не знаю. Просто я решил, что нельзя позволять кентаврам шататься по Бронксу – неправильно это. Я должен был им помочь.
– Они обязательно доберутся до Мексики, – сказал я. – Уверен.
– Ага, – ухмылка Фила сменилась непривычно печальной улыбкой. – Одно странно… нет, я не стал лучше или добрее, но изменился. Я больше не стану делать ничего подобного, боже упаси, да и наверняка не смогу, даже если захочу. Но теперь мне в голову приходят вещи, о которых я прежде не додумывался. У меня куча новых идей, которые я обязан попробовать, даже если из них ничего и не выйдет. Все равно, – улыбка сошла с его лица, и Фил, разведя руками, отвернулся. – Это все благодаря им.
Я подтянул повыше воротник пальто и сказал:
– Я как-то читал о мальчике, который так хорошо рисовал кошек, что они оживали и помогали ему сражаться с демонами.
– Японская сказка, – кивнул Фил. – Мне она тоже нравится. Послушай, никому не говори о том, что случилось. Даже Джейку и Марти. Если они прознают, то начнут упрашивать сделать для них что-нибудь. Магия ведь непостоянна, она – не твоя собственность, даже если ты хорош в своем деле. Лучшее, что ты можешь – единственное, что ты можешь, – хорошенько подготовиться к моменту, когда волшебство свершится. Если свершится, – тон Фила помрачнел, взгляд устремился вдаль, куда-то, где я не мог ничего различить. Но тут мой друг снова повеселел. – По крайней мере, у меня остались кисти. Буду хранить их до удобного случая.
Вестон любит Нью-Йорк всем сердцем и предлагает авторские экскурсии по городу, но ни при каких условиях не водит туристов на недостроенные подземные объекты – туннели, станции метрополитена, заброшенные шахты.
Кит Рид
Прогулки с Вестоном[67]
Когда твоя жизнь совершает настолько крутой поворот, что выбивает у тебя почву из-под ног, единственный выход – начать планировать дальнейшие действия. Ты клянешься себе: больше никогда. После похорон Лоуренс Вестон уселся в слишком большое для него бархатное кресло и выслушал, как нотариус зачитал завещание его родителей. Было неважно, сколько денег ему оставили; он знал лишь, что пережил огромную потерю, и поклялся никогда больше не переживать ничего подобного.
Ему было четыре года.
Как феодал во время чумы, он поднял мост и запер свое сердце от незваных гостей. Вестон никого не впускал в свою глубоко личную, тщательно спланированную жизнь, чтобы никто не мог больше разбить ему сердце.
И поглядите, что из этого вышло.
Когда твои деньги приносят тебе еще больше денег, тебе и делать-то ничего не нужно – поэтому Вестон обычно ничего и не делает, за исключением суббот, когда он выходит на улицу, чтобы показать тебе город. Дело не в деньгах – даже не спрашивайте о величине его состояния, – ему просто хочется услышать людскую речь. Он живет один, потому что ему так нравится, но он чувствует одиночество, что уж греха таить.
Так родились «Прогулки с Вестоном».
Он мог бы позволить себе рекламу на огромном экране на Таймс-сквер, но довольствуется тремя строчками в «Виллидж Войс»: «Нью-Йорк с глазу на глаз. Откройте город с неизвестной стороны».
Он покажет вам места, которых вы не увидите, пробираясь, как форель на нерест, вверх по Бродвею или Сорок второй улице, или кутаясь в пуховик на Пятой авеню. Пешие экскурсии Вестона проходят по местам для посвященных.
Все хотят стать посвященными, поэтому вы звоните ему. Трубку он не возьмет. Телефон будет звонить и звонить в каком-то месте, о существовании которого вы, будучи туристами, и не
