– Даже не думай, – останавливает его Ханна. – Получишь мат.
– Милая, дай мне хоть раз проиграть по собственной воле, – ворчит он, притворяясь обиженным.
– Я еще не собираюсь домой, – отвечает Ханна, и Питеру Маллигану приходится снова склониться над доской.
Он продолжает рассуждать о забытой книге месье Ординера. Через некоторое время Ханна отправляется на кухню за кофе, и видит на подоконнике черно-серого голубя. Птица пристально глядит на нее желтыми глазами-бусинами. Голубь напоминает Ханне что-то, что та не хочет вспоминать, и она стучит кулаком по стеклу, прогоняя птицу.
12Старушка Джеки не возвращается. Вместо нее появляется подросток лет четырнадцати-пятнадцати, максимум шестнадцати, с накрашенными алыми губами и ногтями, одетый в шелковый костюм с павлиньими перьями. Открыв дверь, он неподвижно стоит на пороге, молча разглядывая Ханну. На его лице восхищение, и Ханна впервые чувствует себя не просто раздетой, а абсолютно беззащитной.
– Все готово? – спрашивает она, стараясь хоть немного скрыть волнение, и в последний раз оборачивается, чтобы взглянуть на зеленую фею в зеркале. Но в зеркале пусто. Никто не отражается в нем – ни Ханна, ни зеленая дева. Лишь пыльная комната, полная древностей, милые антикварные лампы и отслаивающиеся клюквенного цвета обои.
– Госпожа, – произносит мальчик звонким хрустальным голосом и кланяется, – Двор готов принять тебя.
Он отступает в сторону, пропуская Ханну. Музыка гремит, меняет темп, тысячи нот и ударов смешиваются, грохочут, наступают друг другу на пятки.
– Зеркало, – шепчет Ханна, указывая пальцем туда, где должно быть ее отражение. Когда она оборачивается, то на месте мальчика стоит девочка в точно таком же одеянии с перьями – возможно, его сестра-близнец.
– Это сущий пустяк, госпожа, – говорит девочка звонким, дребезжащим голосом мальчика.
– Что происходит?
– Двор собрался, – отвечает девочка. – Они ждут. Не бойся, госпожа. Я провожу.
Тропинка, ведущая через лес к колодцу. Тропинка к колодцу…
– Как тебя звать? – спрашивает Ханна, удивляясь тому, как спокойно звучит ее голос. Все смущение, вся неловкость перед девочкой и ранее перед ее близнецом, испуг, что она испытала, не увидев своего отражения в зеркале – все это ушло.
– Звать? Госпожа, я не настолько глупа.
– Конечно, – соглашается Ханна. – Прости.
– За мной, – говорит девочка. – Ни обиды, ни вреда наша госпожа не знай!
– Ты очень любезна, – отвечает Ханна. – Я уже подумала, что обо мне забыли. Но это ведь не так?
– Нет, госпожа. Я же с тобой.
– Да, да. Ты со мной. А я здесь.
Девочка улыбается, сверкая острыми хрустальными зубками. Ханна улыбается в ответ и выходит из пыльной каморки, оставляя позади зеркало в раме из красного дерева. Она следует за девочкой по короткому коридору; музыка заполняет все уголки разума – музыка и тяжелый, не живой и не мертвый аромат диких цветов, опавшей листвы, гнилого дерева и свежевскопанной земли. В воздухе витает настоящая какофония запахов, как в парнике – пахнет весной, осенью, летом и зимой, – Ханна никогда не дышала столь приторным воздухом.
…тропинка к колодцу, черная вода на дне.
Ханна, ты меня слышишь? Ханна?
Здесь так холодно. Я ничего не вижу…
В конце коридора, сразу за лестницей, ведущей к выходу на Сент-Маркс-плейс, зеленая дверь. Девочка отворяет ее. Зеленый – цвет выхода.
Все в огромном, огромном зале – невероятной комнате, бесконечно тянущейся во все стороны и неспособной поместиться в любое из существующих на свете зданий и даже в тысячу зданий, – все топочущие, прыгающие, танцующие, кружащиеся, летающие, крадущиеся существа останавливаются и поворачиваются к Ханне. Та чувствует, что ей следует бояться, а лучше сразу развернуться и бежать, но все это для нее не ново. Она уже видела это место много лет назад. Ханна проходит мимо своего сопровождающего, снова ставшего мальчиком, и крылья у нее за спиной принимаются звенеть, жужжать, будто неистовые радужные крылышки шмеля, колибри, рыжей осы или голодной стрекозы. Во рту привкус аниса и полыни, сахара, иссопа и мелиссы. Липкий зеленоватый свет исходит от ее кожи, разливаясь по мху и траве под ее босыми ногами.
Спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Нет ничего проще, чем представить черную, ледяную колодезную воду, скрывающую лицо сестры, заполняющую рот и ноздри, потоком льющуюся в желудок, когда когтистые руки тянут ее на глубину.
Ниже.
Еще ниже.
Иногда, как говорит доктор Валлотон, иногда мы тратим всю жизнь на поиски ответа на один простой вопрос.
Музыка захлестывает ее ураганом.
Госпожа. Хозяйка бутылки. Artemisia absinthium, чернобыль,
apsinthion, Повелительница галлюцинаций, Зеленая госпожа эйфории и меланхолии.
Я – горе и гибель.
Мое одеяние – цвета отчаяния.
Все существа кланяются, и Ханна наконец видит того, кто ждет ее на терновом троне из переплетенных ветвей и птичьих гнезд – огромное создание с оленьими рогами и горящими глазами, человека-оленя с волчьими зубами, – и тоже кланяется.
В Нью-Йорке много опасностей. К счастью, существуют волшебники, такие как Мэттью Шчегельняк, защищающие жителей от самых… необычных угроз, вроде кокатриса, один вид которого убивает наповал – в самом прямом смысле.
Элизабет Бир
Камуфляж[51]
Первой его заметила Кэти. Он был почти голым, в одних лишь камуфляжных шортах и баскетбольных кроссовках. От плеч до лодыжек его бледную кожу покрывал черный лабиринт татуировок. Этим знойным сентябрьским вечером он успел вспотеть и блестел, будто фортепианная клавиша. Кэти схватила Мелиссу за рукав и потащила на пешеходный переход. Джина шла в трех шагах позади.
– Давайте посмотрим баскетбольный матч!
– Зачем? – тут Мелисса увидела, куда смотрит Кэти, и ахнула. – Черт побери, вот это тату! Издали можно за футболку принять!
Мелисса была родом из Бостона, но говорила без бостонского акцента.
– Тату – это еще ерунда, – сказала Кэти. – Ты на трицепсы взгляни!
Увидев ямочки с тыльной стороны его рук, Кэти тут же подумала, что, не будь он таким высоким, она могла бы облизать их, стоя на цыпочках, когда он поднял бы руки, чтобы получить пас. В лицо бросилась краска, во рту пересохло.
Мелисса наверняка подумала бы, что Кэти чокнутая, поэтому вслух о своих фантазиях она решила не высказываться.
Даже не принимая в расчет татуировку, этот парень обладал лучшей фигурой среди всех баскетболистов. Крепкий, мускулистый, удивительно подвижный при ускорениях и финтах, со светлыми волосами длиной до подбородка. Он пританцовывал, как боксер, разворачивался вокруг своей оси, прокидывал мяч между ног. Мускулы напрягались, словно канаты, когда он ловил мяч после отскока и подпрыгивал, воспаряя в воздухе. С локтей и подбородка слетали брызги пота, когда он бросал мяч. Трехочковый бросок шел по геометрически правильной дуге…
…Но в кольцо не зашел. Высокий чернокожий паренек лет восемнадцати смахнул мяч с дужки, со звоном ударив по кольцу рукой и тут же отпасовал вперед, но это было уже не важно. Кэти оглянулась на Джину.
– Боже, – довольно промурлыкала Мелисса, – как же я люблю Нью-Йорк!
Кэти ничего не могла на это возразить, и лишь утерла потный лоб подолом футболки.
Несмотря на
