– Ну ладно, ладно. Только не превращайся, пожалуйста, в человека. Я уже достаточно насмотрелась. Если собираешься, то лучше лети куда-нибудь подальше. Идет? – отломив кусочек круассана, она положила его рядом с птицей. – Идет?
Не услышав ответа, Мэйв испытала облегчение.
Когда она вернулась домой, то нашла на крыльце подарок от Брайана. На карточке было написано: «Сумасшедшей птичнице».
В коробке оказалась красивая бумажная птица. Журавль, но не в виде привычного оригами. Это была настоящая бумажная скульптура. Перья, крылья и клюв были изготовлены из отдельных кусков яркой бумаги – великолепная фантазия на птичью тему.
Мэйв поставила скульптуру на полку, чтобы та была на виду во время работы над картинами.
Сегодня он не ответил рыжеволосой художнице. Находясь в облике птицы, Суини мог говорить – даже покрытый перьями, внутри он оставался человеком, – но он познал цену молчания. Так было не всегда. Именно его язык навлек на него проклятие.
Он оскорбил Ронана. Произнес слова, которые не следовало произносить, и не унимался, хотя должен был прикусить язык и молчать.
Ронан ответил. От его слов вспыхнули небеса, а земля содрогнулась. Проклятие было искренним, жестоким. Тогда Суини впервые почувствовал безумие. Безумие, и ощущение, как твое тело ломается, а кости превращаются в легкие птичьи крылья.
Говоря начистоту, Суини сгубила гордыня. Та же гордыня, что сгубила Икара – вот только одного она наделила крыльями, а у другого их отняла. Гордыня и горячий нрав свойственны многим, но большинство людей живет с этими грехами всю жизнь, не меняя своей формы и не будучи обреченными на вечные скитания в наказание за единственную ошибку.
Проклятия не выбирают, на кого пасть. Они ложатся на тех, на кого должны, и остаются их вечными спутниками.
Время от времени случались дни, когда Мэйв не приходилось прикладывать никаких усилий, чтобы сделать свою жизнь чуть более терпимой.
Этот вторник был явно не из их числа.
Она спустилась в метро, что делала крайне редко, предпочитая ходить пешком. Всему виной была внезапная метель, загнавшая ее в подземку вместе с доброй половиной жителей города.
Мэйв сошла на второй остановке, даже не зная, на какой улице. Ее пульс зашкаливал, перед глазами стоял серый туман, и она почти ничего не видела. Если бы она не выбралась из толпы, то наверняка потеряла бы сознание.
Ее альбом, вместе со свежими зарисовками, остался в вагоне поезда, следовавшего в Аптаун. Она не могла вспомнить другого места, где могла его забыть – только в поезде. Мэйв была уверена, что, уходя, положила его в сумку. Теперь его там не было.
Вернувшись домой, Мэйв сорок пять минут проговорила по телефону с сотрудником бюро находок метрополитена, но результата это не принесло. Шансы на возвращение альбома были мизерными.
Чтобы поднять себе настроение, Мэйв приготовила горячий шоколад, но молоко, несмотря на вполне нормальный запах, оказалось испорченным, и ей стало совсем плохо.
Пол ванной холодил щеку. Усталая, испытывающая приступы тошноты Мэйв свернулась клубочком, расплакалась, и так и уснула. Во сне она увидела птицу – и другие, куда более странные вещи.
По лавандовому небу чернильными пятнами были разбросаны облака.
Мимо растущего месяца проплыла голова.
Суини с удивлением присмотрелся и поерзал на ветке.
Другая голова описала в небе дугу, лениво поднявшись и опустившись.
Суини осмотрелся. Он не мог понять, откуда взлетают головы, и не слышал никаких посторонних звуков.
Тут же в небо стремительно взмыли еще три головы, и Суини решил, что окончательно спятил. Если бы он был в облике человека, то непременно откинул бы голову и взвыл.
Все пять голов выскочили прямо перед ним, словно поплавки на воде.
Они были одинаковыми – самыми странными близнецами в мире. Выглядели они, как показалось Суини, довольными и веселыми. По крайней мере, куда довольнее, чем был бы он сам, если бы его голову отделили от тела. Все головы были аккуратно отрублены. Нет, не отрублены – они выглядели так, будто никогда и не были соединены с телами. Гладко выбритые, ясноглазые, они улыбались Суини. Никаких выступающих вен или костей, никаких ошметков кожи. И ни следа крови.
То, что головы левитировали, по мнению Суини было не более удивительным, чем то, что они не кровоточили, но именно отсутствие крови он никак не мог объяснить.
– Рады.
– Приветствовать.
– Тебя.
– Друг.
– Суини, – сказали головы.
– Э, привет, – ответил Суини.
– Дивная.
– Ночка.
– Не.
– Так.
– Ли? – на каждом лице были написана благожелательность.
– Вне всякого сомнения, – согласился Суини.
– Нам.
– Нужно.
– Кое-что.
– Тебе.
– Сказать.
Головы и так с ним говорили, поэтому Суини просто кивнул.
– Неужели.
– Ты.
– Нас.
– Не.
– Помнишь? – головы окружили Суини.
Суини призадумался, пытаясь представить, как бы они выглядели с телами. В головах не было ничего знакомого, а их вдвойне странный вид только мешал.
– Простите, джентльмены, но нет.
– Мы.
– И.
– Сами.
– Многое.
– Забываем.
– Или.
– Мы.
– Действительно.
– Не.
– Встречались, – головы снова выстроились в ряд. Последняя из них задела соседнюю, и та закачалась.
– Вы видите будущее? – это объяснение показалось Суини наиболее логичным, хотя во всей ситуации и не было ничего логичного.
– Да.
– И.
– Нет.
– Лишь.
– Иногда.
Суини оценил честность ответа наравне с его подробностью.
– Теперь.
– Слушай.
– Суини.
– Слушай.
– Внимательно.
– Никто.
– Сам.
– Не.
– Выбирает.
– Подвиг.
– Это.
– Подвиг.
– Выбирает.
– Своего.
– Героя.
– В конце.
– Каждого.
– Героя.
– Ждет.
– Смерть.
– Такова жизнь, – заметил Суини.
– Делай.
– Свой.
– Выбор.
– С умом.
– Суини.
Головы улыбнулись так широко, что Суини показалось, будто они сейчас проглотят сами себя. Они расхохотались и от смеха закружились в вихре. Они кружились все быстрее, и в конце концов превратились в размытое хохочущее пятно и исчезли.
Суини задумчиво наблюдал за пустым небом до самого рассвета.
Мэйв проснулась. Голова и шея затекли после сна на плиточном полу, а во рту стоял такой привкус, будто она целиком вылизала ту станцию метро, на которой была утром.
Ее ноги чувствовали себя непригодными для ходьбы макаронинами, но Мэйв все же доковыляла до кухни и вылила молоко в раковину. От этого символического жеста лучше ей не стало – разве что морально. Чтобы прийти в себя после отравления и безумного сна, понадобится больше времени, но вид утекающего в сток молока, безусловно, поднял ей настроение.
Летающие по Центральному парку головы, ведущие беседу с птицей, способной превращаться в человека, напомнили ей сцены из фильмов Джима Хенсона[60], только без качественного музыкального сопровождения.
С одной стороны, увлечься работой настолько, чтобы видеть о ней сны, было хорошо. С другой – все хорошо в меру. Рисовать отсеченные от тел головы Мэйв уж точно не собиралась.
Она нарисовала башню на фоне манхэттенских высоток. Древнюю, зловещую башню колдуна, со спиральными лестницами и шпилями, выстроенную при помощи заклинаний и не подчиняющуюся законам физики.
В небе она нарисовала жар-птиц, огненными всполохами кружащих среди облаков.
Пришел рассвет, не принеся ни перерождения, ни облегчения. Суини по-прежнему был покрыт перьями. Он повернулся к восходящему солнцу, на фоне которого вдруг возникла удивительная, словно нарисованная на небосводе башня.
Каждому уважающему себя волшебнику нужна башня, даже если он живет в Нью-Йорке двадцать первого века. Башня – обязательный атрибут, ведь магия живет по более жестким законам, чем что бы то ни было. Магия соткана из слов, воли
