А еще некоторые изнаночники умели чуять опасность, исходящую от иномирных существ. Но таких было еще меньше. И ценились они настолько высоко, что, продав одного, можно было обеспечить себя до конца дней.
Если, конечно, знаешь, кому продавать и как, хмыкнул Бранимир.
Чтобы сделать изнаночника, его надо подвергнуть испытанию Многомирьем. Заманить туда, где открываются проходы, погрузить в чуждость и безумие, сломать все то, что делает человека человеком.
Четверо счастливцев, которых порубил Бранимир, оказались неспособными воспринимать Многомирье. Он подарил им легкую смерть. Остальных околдовали Черные Вдовы, пришлось лишь слегка помочь.
Бранимир хмыкнул. Еще один изнаночник нашелся. Стрелец, раскрыв рот, сидел на берегу огненного моря. Он неотрывно смотрел на уходящую в небо скалу, на вершине которой высилась тонкая серебристая игла. Через равные промежутки времени она мерцала, и мерцание это приковывало взгляд, погружало в себя, затягивало. Бранимир с усилием вышел из разума жертвы. На призыв он отозвался, но слабо. С ним надо работать больше, чем с другими. Впрочем, это уже не его забота.
Нашлось еще двое отозвавшихся. Их Бранимир приказал оттащить в сторону и бережно уложить.
После чего сказал чересчур услужливому безумцу:
– Можешь убить остальных. Но быстро.
И погрозил пальцем:
– Не играй.
Сам поднялся на стену ждать рассвет.
Боярин Судислав озяб. И не только от утреннего холодка. То, что приходилось делать, не доставляло ему удовольствия. Но – такова служба.
Он покосился на ехавшего слева с непроницаемым лицом старшего охранной пятерки. Все пятеро походили друг на друга. Неброский добротный доспех, надежное оружие, добрые боевые кони. И полная тишина, которая окутывала всех пятерых. Между собой объяснялись едва заметными жестами.
Лишь старший, передавая грамоту, коротко сказал:
– Выступаем, как стемнеет.
Молчаливый всадник вытянул руку – впереди показались развалины, куда воин-колдун должен привести полусотню.
Перед проломом всадники спешились, первыми прошли молчуны. Один вскоре вернулся, мотнул боярину головой – все, мол, чисто.
Увиденное боярина потрясло.
Бранимир задумчиво сидел на камне у костра. Рядом мычали и ворочались пятеро изнаночников. Судислав поймал взгляд одного и отвел глаза. Осмотрел двор и сглотнул.
Кровь покрывала древние камни, стены, ручейками стекала из комнат-сот, скапливалась лужицами, уже покрывшимися тонкой пленкой.
Кто-то захихикал, и боярин увидел стрельца с ножом в руке. В другой он что-то держал. Голову. Снова хихиканье. Показав боярину голову, безумец хихикнул:
– А я с ним говорю. А он молчит. Думаю, внутри что есть, чтоб говорить. А, нету.
Бранимир кивнул на заляпанного кровью стрельца:
– Он всех и порешил. На него спишешь. Четверых забирай. Этого я себе оставляю.
Бранимир показал на Крива, лежавшего чуть в стороне от остальных.
Судислав кивнул:
– Добро.
Воины тут же сноровисто вынесли связанных, бережно уложили в повозку. Старший все это время стоял чуть позади боярина, внимательно смотрел на Бранимира.
Боярин сделал знак, воин отступил на несколько шагов. Судислав, покряхтывая, сел рядом с Бранимиром. Пожевал губами. Вздохнул. Заговорил негромко:
– Зачем тебе пятый, спрашивать не буду. Оплата тебя, как оговорено, в Дальних Бродах ждет. В лавке купца Семичастного. Только, разумей, ты изнаночников для Великого Князя делал. Так-то, дело это темное, и за то казнь полагается. Да такая – сто раз пожалеешь, что на свет родился.
Бранимир безучастно молчал.
Боярин отряхнул полу дорожного кафтана, покашлял:
– Я это вот к чему говорю-то. Ты, когда своего продавать будешь, – думай. Чтоб след на тебя не вывел. Нам с тобой еще дела делать. Разные.
Встал, поправил пояс, бросил:
– Ну, будь.
И пошел не оглядываясь.
Молчуны потащили за ним хохочущего стрельца. Голову он так и не выпустил, распевал песни и гладил ее по пыльным волосам.
Бранимир прождал до полудня.
Наконец поднялся. Забросил так и не пришедшего в себя Крива на круп оставшейся без хозяина лошади, взлетел на черного жеребца и отправился в путь.
С неба лилась тихая августовская жара. Вдали чернел Ломаный лес.
Катались по полю волнами горячего воздуха полудницы.
Кончался август. Время, когда всяк жнет свой урожай.
Всеволод Алферов. Ковер с обезьянками
– Десять ставров за все, – сказал, как плюнул, старый Пе́трас. – И ни одним больше, слышишь?
Квади́м только хохотнул. Десяти монет хватит на пару дней, да и то – если есть в самых дешевых тавернах. Ему нужны сотни. Сотни! Если не хочет оказаться на улице. В любом случае, предложение курам на смех, даже подсчитывать нечего.
Старьевщик хмуро смотрел, как веселится Квадим, а потом взял абрикос и впился в него зубами.
– Полторы сотни, – отсмеялся падальщик.
Горсть предметов, о которых они спорили, лежала на засаленной тряпице. Медный браслет, дюжина эмалевых пуговиц, грубоватый, но добротный нож, а еще – размокший от влаги кошель с тиснением. Все со скал Пана́йона, куда море частенько выбрасывает обломки.
– Все вы, копченые, безумцы и воры. Ты что, смеешься надо мной?
– Посмотри еще раз, почтенный Петрас. – Падальщик выжал всю вежливость, на какую был способен. – Это вещи Рассветных королевств, там среди лесов стоят крепости, а правят закованные в броню военные вожди. Их корабли что, часто заплывают во Внутреннее море? Кто еще такое принесет?
– Мне-то что с того? – Старьевщик прищурился. – Грубая поделка, вот что я скажу.
– А ты разыщи не обычного покупателя. Ищи такого, кто оценит.
– Тридцать.
– Сотня, – торговался Квадим.
Он спорил, а между тем поглядывал в глубь лавки. Всем известно, что старый Петрас только сидит при входе, по-настоящему же делом правит его супружница, Сесме́я.
– Ты мозгами-то пораскинь! – продолжил Квадим. – Не сбудешь старье, а найдешь настоящего покупателя, среди купцов или даже старых семей.
В лавке раздался скрип стула, и падальщик добавил в голос меда. Сесмея выплыла из темени, как кит, запеленатый в грубый коричневый хитон. Медные булавки на плечах едва удерживали туго натянутую ткань.
– Тут вот, на браслете, – заливался Квадим, – видишь, лицо в нимбе? Это тамошний бог. И надпись. Буквы Рассветных королевств!
– Точно ребенок накарябал, – проворчал старьевщик, но толстуха уже отобрала у него браслет.
Падальщик понял, что в этот раз победил.
Когда они заключили сделку и горсть монет перекочевала из рук в руки – шестьдесят, Квадим о таком и не мечтал! – оба вновь стали лучшими друзьями. Партнерами, один из которых рискует жизнью, лазая по проклятым скалам, а другой сбывает найденное.
– Тут вот что… это… – промямлил Петрас, когда жена ткнула его в плечо. – Нужна твоя помощь.
Ого, даже так? Старый пройдоха, беса с два бы ты сторговался, заговори об этом раньше!
– Ты же, копченый, разбираешься в таких вещах, – продолжал меж тем старик. – Есть одна вещица. Ковер. Меня попросили продать. Найти покупателей. Погоди, сейчас я покажу.
Покряхтывая, он скрылся в тенях. Падальщик озадаченно нахмурился.
Анха́рский ковер? Вот уж с чем он вряд ли поможет. Порой Квадим встречал на белых улицах Высокого города земляков. Смуглые, черноглазые, с блестящими от благовонных масел волосами и крашеными бородами – все они гостили в мраморных домах, где солнце дробится в хитрой резьбе портиков, смеются фонтаны и тянутся к небу кипарисы.
Квадим издали подмечал темные лица земляков – копченые, как говорили
