Крив посмотрел в небо – оно было непроглядно-черным, беззвездным, мертвым.
Защемило в груди.
Стрелец неожиданно почувствовал себя невыносимо одиноким.
Поднявшись, он на негнущихся ногах заспешил к пролому, через который полусотня втянулась в башню.
«Когда и где это было?» – спросил кто-то в голове десятника.
Поле заросло ломкой травой, казавшейся черной в ночной тьме. Крив коснулся ее рукой – отдернул ладонь, сунул в рот порезанный палец. От холода трясло все сильнее.
Стояла непроглядная темень – лишь на востоке небо казалось более серым. Полоса эта росла, лезла вверх, оставляя внизу колышущуюся тьму.
Десятник вгляделся вдаль и задохнулся от ужаса.
Сначала ему показалось, что это каким-то невероятным образом вырос Ломаный лес – настолько, что закрыл собой небо.
Но это был не лес. В небо тянулись тысячи черных извивающихся щупалец.
Голову Крива заполнил нескончаемый утробный гул.
В этом гуле он слышал чужие дикие слова.
Он обхватил голову руками, упал на колени и закричал.
Тишило метался между стрельцами, пытаясь вразумить, привести в чувство ополоумевших бойцов.
Кто-то полез на него с засапожным ножом – пятидесятник отпихнул его, ударил ногой в живот, безумец полетел в костер. В воздух поднялся сноп искр, заиграли по двору оранжевые сполохи.
Крики смолкали.
Люди медленно опускались на колени, валились набок, затихали. Одни вытягивались в струнку, другие сворачивались, будто младенцы. Один сосал большой палец, другой мелко дрожал и все время бормотал:
– Убечь, убечь, убечь…
Пятидесятник обвел двор непонимающим взглядом. Обернулся спросить у проводника – что же делать… Бранимир так и стоял неподвижно на стене.
Внимательно, чуть склонив голову набок, он следил за тем, что творится во дворе.
В облике его что-то неуловимо изменилось, и бывалый стрелец передернулся от отвращения.
Кожа на лице проводника посерела, повисла складками. И под ней скользило что-то темное, будто черные черви медленно ползали от висков к подбородку. Бранимир перевел взгляд на пятидесятника, и Тишило выдохнул: «Мать твою…» Глаза проводника залило чернотой, на него смотрело древнее равнодушное зло.
Смотрело с интересом.
Рядом кто-то тяжело задышал. Тишило глянул через плечо.
Четверо стрельцов пришли в себя и стояли позади пятидесятника. Руки их тряслись, глаза бегали. Но пока стояли и выглядели разумными.
– Что делать-то будем, а, Тишило? – спросил высоченный Вячко. Был он мужиком могучим, но глуповатым. Зато исполнительным.
Тишило не отводил взгляд от фигуры на стене. Проводник стоял неподвижно, все так же смотрел на стрельцов.
За стенами башни длился тоскливый выворачивающий нутро вой-наговор.
– Глянь, что же это? – показал рукой в небо один из стрельцов.
Воздух дрожал и шел волнами, словно прозрачное покрывало плескалось на ветру. И сквозь это покрывало рвалось к людям что-то иномирное, чужое и страшное.
Черные Вдовы взвыли, окутавшее башню незримое покрывало осветилось мертвенно-белым светом.
– Не знаю. Но вот этого упыря нам изничтожить надо. Самострелы – пали! – скомандовал пятидесятник, и в Бранимира ударили тяжелые стрелы.
Только не было его уже на стене. Неуловимым движением он ушел от залпа, скользнул вниз по крошащимся ступеням и оказался прямо перед стрельцами. С разгону пнул одного ногой в живот – отлетело и упало искалеченное тело. Тишило ударил наотмашь своей кривой саблей – в пустоту. Бранимир двинул его кулаком в лоб.
Тишило упал.
Оставшиеся трое попробовали окружить проводника. Первым решил напасть Вячко – взревел, махнул тяжеленным боевым топором. Бранимир скользнул в сторону и вниз, рубанул стрельца по ногам, поднявшись, обратным движением ткнул в шею. Здоровяк булькнул кровью и затих.
Бранимир все так же равнодушно пошел на оставшихся стрельцов.
Те шагнули назад.
В глазах – тоска. Понимают – уже не уйти. И нет того, за что стоило бы драться, и жизнь закончилась пусто и бестолково.
Бранимир осмотрел их, словно выбирая. Сделал быстрый выпад. Небрежно отвел выставленный клинок, сместился вбок, снес противнику голову.
Безголовое тело слепо шагнуло, валясь на последнего оставшегося в живых.
В лицо стрельца ударила кровь из шеи убитого товарища.
Парень поскользнулся, упал, заорал. Перед глазами – перерубленная шея, торчит срезанная белая кость, ленивыми толчками выплескивается кровь.
Тяжелый сапог столкнул с него мертвое тело.
Над ним склонилось серое лицо. Под кожей извивалось что-то живое и страшное. Глаза у нелюдя снова были обычные. Почти как у человека, только белки неестественно синеватые да зрачки сузились так, что и не видно. Смотрели эти глаза изучающе.
– Жить хочешь? – спросило чудовище.
– Х-х-хочу, – протянул стрелец и разрыдался.
Бранимир отвесил ему оплеуху:
– Тогда, вон, оттащи, чтоб не сгорел.
Он показал на Крива, упавшего рядом с костром. Десятник вздрагивал, изо рта у него шла пена. От страха он обмочился.
Стрелец, шмыгая носом, потащил тяжелое тело к стене.
А Бранимир ходил от одного лежавшего в беспамятстве тела к другому. Он склонялся над ними, поднимал веки, открывал стрельцам рты, шептал.
Что-то вспомнив, бросил стрельцу:
– Раненых прирежь.
Стрелец завыл и свернулся калачиком, закрыл руками уши. Бранимир поморщился.
Пинком повернул на спину. Одним рывком развел в стороны руки, придавил коленями. Положил ладонь на скользкий от пота лоб и закрыл глаза.
Стрелец был худой, жилистый. Молодой и страшно перепуганный. Бранимир шарил в его сознании, выжигая все, что мешало использовать парня.
Детство, страх… мать накажет… лишнее. Отец – страшное лицо, страх, бежать… лишнее. Птица, крыло перебито, интерес. Детские пальцы ломают тонкие кости. Интерес. Это оставить. Пригодится.
Стрелец захрипел, выгнулся. Бранимир пружинисто поднялся, напомнил:
– Добей.
Парень закивал, с азартом вытащил засапожный нож и побежал туда, где бредили раненые.
Они так и не пришли в себя, бормотали что-то, ловили в воздухе невидимых существ, бились в судороге, поэтому убийце пришлось прижимать каждую жертву к полу, с усилием резать глотки, но справился он быстро.
Вернулся к Бранимиру, встал за спиной господина, дрожа от радостного нетерпения. Теперь все казалось простым, легким. И, самое главное, теперь не нужно стесняться, стыдиться того, что доставляет радость.
Можно убивать.
Это нужно Хозяину, а значит, верно.
В свете догорающих костров Бранимир ходил по двору башни. Нежно похлопывал всхрапывающих лошадей, внимательно осматривал стрельцов. Вой-причитание не смолкал, и все так же колыхалась, подрагивала завеса, окружившая развалины.
Бранимир подошел к Криву, положил руки на лоб стрельца, вогнал себя в ускользающее сознание десятника. Тот брел по нескончаемой равнине, заросшей режущей травой. Утробно гудели небеса над несчастным, бесконечно тянулись к небу гигантские щупальца. Звали к себе, досадовали, что так быстро исчезает новая игрушка.
– Крив, слышишь меня? – беззвучно позвал Бранимир, и десятник остановился, заозирался, хрипло каркнул:
– Кто?! Кто тут? Где я-я-я-а-а?
Бранимир вышел из чужого сознания. Этот ему годился.
Посмотрим, сколько еще изнаночников удалось сделать.
Он перешел к следующему телу.
Выискивая проблески мысли, он прикидывал, сколько выручит за каждого изнаночника. Они ценились высоко. Искалеченные существа с перекроенным мозгом и навсегда измененным сознанием умели находить безопасные переходы между мирами, чьи границы ныне истончились. Миры эти казались тем, кто умел смотреть, клубком дорог, сплетением пространств, обитатели которых ранее и не подозревали друг о друге.
И главным богатством, к которому стремились все, был
