Лютц покачал головой и отбросил нож. Его анти-я нахмурилось.
– Тогда я зарежу тебя. Как овцу. Это будет совсем не так забавно, но я все равно получу удовольствие.
Первый молниеносный выпад черноглазого Альдар все-таки пропустил. Отпрянул в последний миг, но на руке его остался длинный кровавый росчерк. А в голове вспыхнуло видение: он увидел трещину, побежавшую по стене в верхней части маяка. На мгновение Лютц растерялся и вновь пропустил удар. На сей раз лезвие оружия черноглазого полоснуло его по левому боку. В каменной кладке в середине маяка возникла брешь.
«Связь! – понял Альдар. – Связь с маяком!» За пять циклов восстановления маяка его тело оказалось связано с ним прочными узами. Благодаря им он чувствовал, что и где нужно исправить, а память безошибочно подсказывала, как это сделать. Но эта связь действует в обе стороны. И если смотритель умрет, маяк разрушится, а Трей-Ларн затопит Мгла.
От следующего выпада Альдар уклонился. И от следующего. И вновь. И опять. И в очередной раз. Черноглазый был не просто двойником Лютца. Они были пока что разъединенными частями единого целого. А потому Альдар чувствовал, когда и куда нанесет удар его разрушительная ипостась. И уклонялся. Но бесконечно так продолжаться не могло. У Альдара текла кровь из ран. Они были не очень глубокими, но кровь текла, и он слабел. А трещина и брешь в кладке маяка увеличивались. Рано или поздно Лютц не выдержит, и оружие его анти-я достигнет цели. Но главное – Альдар не видел выхода. Любой исход их схватки приводил к катастрофическим последствиям… Или не любой?
Внезапно пришедшая в голову мысль так ошеломила Лютца, что он не успел уклониться. Это был высокий горизонтальный удар, и лезвие ножа противника вспороло щеку Альдара. Наверху, в лучезарии, со звоном лопнули несколько хронов назад восстановленные стекла. Следующие такты Лютц был предельно сосредоточен, предугадывая атаку своего анти-я заранее. И ждал.
Черноглазый расслабился. Когда твой противник лишь уклоняется, не помышляя о контратаке, поневоле охотничий азарт, желание достать его заставят забыть о защите. Альдар почувствовал, когда это произойдет. И не стал уклоняться, а перехватил руку черноглазого, мертвой хваткой сжав его запястье. Левой рукой схватил двойника за воротник и сделал подсечку. Оба рухнули на пол и боролись. Первое ошеломление черноглазого прошло, кровь из ран ослабляла Альдара, а перед глазами… он будто видел, как разрушается маяк. Анти-я Лютца снова заухмылялось, предвкушая близкую победу. Лезвие его ножа с каждым тактом схватки приближалось к груди Альдара, но вдруг тот схватил левую руку противника и прижал ее к полу.
Черноглазый не понял сначала, что происходит, но потом лицо его исказил ужас и ненависть. Отчаянным усилием он попытался ударить в грудь Альдара, но смотритель маяка сопротивлялся. А его идея уже воплощалась.
Смотритель и маяк едины. Пришло время сделать единение полным. И Лютц сливал себя и свою разрушительную ипостась с каменным «организмом» Трей-Ларна. Первым исчезла рука черноглазого, и нож звякнул об пол. А трещина в средней части маяка стала зарастать. Противник пытался вырваться, но Альдар держал его с силой обреченного.
Лютц и его анти-я сливались воедино с тем, что не способно испытать ненависть, пролить кровь и слиться со Мглой, с тем, что создано задолго до рождения воплотителя, едва не ставшего разрушителем, с тем, что теперь будет жить вместе с ним в одном огромном каменном теле.
Наконец, они полностью слились с каменной плотью маяка, который вновь стал целым. Светоч в лучезарии вспыхнул с необычайной силой, и отныне топливо ему не требовалось – вместо него работала энергия душ, влившихся в новый, живой Трей-Ларн. И Мгла, казалось, даже отпрянула от берегов маленького островка, будто устрашившись возросшей мощи его каменного защитника. Хотя это, конечно, не так – Мгла неспособна бояться. Но способна ждать. Ждать долго. Ждать вечно. Впрочем, что такое вечность для той, что была изначально.
После первой яркой вспышки маяк светил ровно, прорезая ночную темноту. А у его подножия появилась маленькая фигурка. Пушинн медленно, осторожно переставляя лапы, подошел к двери, ведущей внутрь маяка, ткнулся в нее увенчанным рогами лбом, затем потерся щекой, лег на каменные ступени и тихо, тоскливо заскулил.
Максим Макаренков. Время урожая
– Не нравится он мне, – тихо сказал пятидесятник.
Ехавший рядом стрелец сплюнул сквозь зубы, пробормотал чуть слышно, глядя в спину проводника:
– Да и мне тоже. У него один клинок моего жалованья за год стоит. Проводник, как же.
Крив давно командовал первым десятком полусотни и был правой рекой пятидесятника Тишилы. Да еще и родом были из одного села – земляки. Потому и позволял вольности в обращении. Но – почтительно, когда не было рядом лишних глаз и ушей.
Внимательные взгляды стрельцов ощупывали широкую спину проводника, короткий чуть изогнутый меч в простых обтянутых потертой кожей ножнах, притороченный сбоку маленький круглый, как у степняков, щит. Щит этот, покрытый непонятными знаками да резами, притягивал взгляд. И отчего-то делалось не по себе.
Даром что стояла тяжелая августовская жара, проводник был в тяжелом кожаном плаще, спадавшем на круп коня. Но даже плащ не мог скрыть мощное телосложение всадника.
Непохож был проводник на лесного охотника или болотника, которые обычно водили дружинников Великого Князя по лесам и болотам Дурных земель.
Покрутив мысли и так и этак, Тишило решил – начальству, что приказало следовать за молчаливым проводником, было виднее.
Боярин Воинского Приказа, отправляя стрельцов, передал грамоту, буркнул: «Покажете в Заозерске человеку. На постоялом дворе ждать будет. Зовут Бранимиром. Высокий, видный. Лицом бледен, волосы коротко стрижет. Проводит по безопасной дороге, чтоб в Ломаный лес не соваться. Слушать его, как меня».
Вот и приходилось – слушаться.
– Имя-то поганое какое – Бранимир, – шепнул себе под нос пятидесятник и тоже сплюнул, помянув духов и Отца Синее Небо. Даже по сторонам оглянулся, хотя помнил, что последнюю церквушку с синим в золотых кругах куполом они проехали еще на заре.
Пошли глухие безлюдные места, даже одиноких хуторов-изгоев не было. Дорога шла полем, но и здесь давил тяжелый темный взгляд далекой опушки Ломаного леса.
Проводник поднял руку. Его могучий вороной жеребец тут же встал как вкопанный. Прядал ушами, готовый тут же отозваться на мысль наездника.
Тишило тоже дал знак, полусотня остановилась.
Пятидесятник шагом подъехал к проводнику.
– Почему встали?
Тот не отвечал, молча всматривался во что-то невидимое. Наконец показал в поле:
– Видишь, вот там, береза одна стоит. Левее гляди.
Тишило всмотрелся. И, правда, колыхался над поникшей от жары травой воздух. Висело в воздухе прозрачное подрагивающее марево. Словно кто полурастопленную пленку студня подвесил.
Марево почуяло людей, задрожало, вытянулось.
– Полудница это. С дороги ни шагу. Близко они не подойдут, но ежели кого в поле потянет, держите. Иначе высосут. Теперь – быстрее. Нам до
