А когда он проснулся, пожар уже пронесся по Высочайшей Накатте – всей целиком, кроме разве Темного города. На сто тысяч душ он остался одним из семи, у кого еще водилось масло.
И семь обезьянок резвились среди пузатых амфор.
Конечно, он так и не продал ковер. Куда там! Квадим просто не мог этого сделать. Пока есть дом, какое-никакое дело – он может пить, иногда жрать от пуза и шляться из борделя в кабак и обратно. Как только он лишится крова – все. Соседи же его и прикончат. Не все они: напротив вон вдова с выводком, а через дом ткач. Нет, далеко не все. А вот рыбак точно.
Прошла горсть дней. По правде, Квадим не знал, сколько, не до того было. Масло, его следовало сбыть! И не большой партией. По кувшину, по два. Узнай кто, что в бедняцкой хибаре хранятся пять пузатых амфор, его убьют за проклятущее масло, как раньше убивали за золото или браслет с самоцветами.
А потом он отыскал кастора Па́рнесса, покуда верзилы сами не явились выколачивать деньги.
– После пожара каждое доброе сердце рыдает! – заверил чиновника Квадим. Когда нужно, он быстро вспоминал цветистые речи земляков. – Поистине настали черные дни! Но даже бедняк из бедняков видит: мудрость кастора сияет, точно алмаз. Одно ваше появление прогоняет мрак, как дыхание весны изгоняет тучи сезона дождей.
Он говорил, а между тем доставал монеты: считал и складывал в столбики, считал и складывал.
– И пусть мы влезли в долги… Нижайше просим принять…
Семьсот пятьдесят ставров, он нарочно накинул больше – и твердил, что это деньги всей улицы. «Теперь это мой дом, только мой!» – думал он, возвращаясь и в уме подсчитывая, что у него осталось.
Квадим еще не знал, что за него уже все решили. Догадался лишь когда переступил порог – и запнулся о коврик.
Сколько дней прошло? Не пора ли отдавать реликвию?
«Не пора», – понял падальщик. Бледный Тип устроил пожар и погубил тысячи – только чтобы он заработал горсть монет. Сортор, Петрас… Какая глупость, сейчас он даже хотел, чтобы они чего-то требовали, угрожали ему. Да только нет. Если бы! Теперь оба мечтают, чтобы бесы убавили под котлом жару.
По спине его пробежал холодок.
Чего ты хочешь, демон? Квадим с тоской вспомнил домики с плоскими крышами и дымки от летних очагов. Каналы, рисовые поля и плантации. Боги, в какую же дрянь он ввязался!
Ну а чего еще он ждал? Он – болезнь. Он – чума, слякоть под ногами. Он принадлежит помойке.
Но все же Квадим прикрыл дверь и бухнулся на колени, разглядывая в полутьме вышивку. Одна из обезьянок подавала ряженой товарке колодезной воды.
Яйца Шеххана! Будь он проклят, если что-то понял!
Впрочем, обезьянкам Квадим верил. Если чего подсказывают – это стоит сделать. Он долго бродил от колодца к колодцу, целый день бесцельно слонялся по городу, но в конце концов демон его все равно обхитрил.
Не колодец.
Сперва он завидел рыжего жеребца, в золотой сбруе, а на стройных ногах, над бабками, позванивали браслеты с бубенцами. Это ж надо: нацепить браслеты на коня!.. Но в следующий миг Квадим забыл и о причудах богачей, и о лошади. Торговец одну за другой подносил на пробу патрикию чаши вина. Неужто демон хочет этого? Да его же зарубят! Вот прямо здесь, на месте.
И все же он пихнул купца и подал кружку простой воды из колодца.
Долгие два вздоха они смотрели друг на друга, патрикий и последний из бедняков.
По правде, он вовсе не выглядел значительно, этот вельможа. Весь скрюченный, сгорбленный, одним словом, недомерок. Но глаза выдавали ум – а Квадим знал, недомерки бредят философской чушью.
– Ха! – сказал патрикий.
И еще сказал:
– Ты знаешь, тебя убьют прежде, чем успеешь крикнуть.
«Берегись!» – взвился в голове вой. Квадим и сам знал, что тут бы поосторожней. «Уж лучше выдать себя за дурака», – подумал он.
– Означенская вода есть то, что пьют люди, – с ужасным гортанным выговором сказал падальщик. – Мы в земле Царя Царей являем простейшего. Мой бог сказал: поднеси воду вместо вина вельможному, дабы лучшие люди помнили, что был пожар, и боль, и погубить.
Через два дня он сидел в одном из дворцов-крепостей Накатты, где поднимали лапы мраморные львы, а бронзовые статуи соседствовали с пирующими. Он притащил на пир гроб, таскался с ним по доброй дюжине залов, погромыхивал досками и не забывал набивать живот.
– Я суть сплошное удивлялся, – возглашал он. – Пир в дни чумы. Пир за пожаром! Продажные князья Царя Царей. Они такие. Но высочельная Накатта!..
Он ловил смешки – и жаждал, чтоб над ним смеялись. Еще горсть недель. Каждый дар демона менял его жизнь так круто, только успевай перевести дух. Теперь он жил в новом доме у тупика Ина́роса. Целый бесов дом! Четыре комнаты. Все – в дар от покровителя за развлечение.
Так странно: нищий, он ни о чем не думал, кроме насущных дел. Напиться. Подмазать чиновника. Он перестал быть подонком, да только все его мечты кончились.
Вот покровитель из знати, этот точно знает, чего хочет! Если не искать еду, чем же занять долгие вечера? Квадим помнил, что людям нравится богатство, и купил драгоценности. Он тщетно пытался понять, что в них такого, пробовал рассматривать и перебирать самоцветы, но занятие нагоняло на него скуку. Падальщик привел в дом шлюху, выкупил с концами. На́втия ублажала его три, четыре, пять раз на дню – сколько хватало мужской силы – было приятно, но не то. Неужели это все, что может дать жизнь?
Квадим совсем было решил, что его обманули, – когда на очередном пиршестве услышал стук клюки по мозаичным полам.
Хромой Трикей!
Сегодня он являл чудеса истинной веры, а на деле – показывал фокусы. То было тонкое искусство – не только обучиться трюкам, а еще сделать все неловко, чтобы отцы города заметили подвох. Пусть думают, что он смешной дурень. Главное, что дурнем-то оказался патрикий. Целый бесов дом, в четыре комнаты! Видят боги, оно того стоит.
Клюка остановилась всего-то в шаге от него, Квадим видел, как деревяшка уперлась в бесценный пол. Они встретились взглядами, и иноземец все понял. День. Может, два. Назавтра покровитель все узнает.
В ту ночь он забросил сумку с причиндалами в кусты прямо в саду патрикия – а через час уже скрючился в тени за домом торгаша. Все как по маслу. Никто не увидит! В темной одежде разве что седина выблеснет в лунном свете. Квадим забрался на стену и кулем свалился в сад.
Старик Трикей спал, но застать его врасплох не получилось. В последний миг тот ухватил с прикроватного столика бутылку
