Опять насмешка. Силы оставили Квадима. Он закачался, прижав к голове кулаки.
– Это сводит меня с ума. Оставь меня. Прошу. Я сойду с ума. Если ты не оставишь…
– Довольно! – Демон заговорил высоким недобрым голосом: – Это сводит меня с ума! Твои страсти. Твоя черная, мелкая, грязная душонка, – выплевывая слова, демон как будто поежился. Под обрывками царских одежд переступили нечеловеческие ноги с коленями назад, когти заскребли по камню.
Квадим попятился. Едва Бледный Тип умолк перевести дыхание, он вставил:
– При чем тут мать?
– Притом, что это твое желание, глупец! И то, которое я могу исполнить.
Падальщик расхохотался.
Демон молчал. Он ничего не говорил и не пояснял. Разве что шагнул вперед, где на него не падала тень утеса. Сквозь тонкую кожу на плечах торчали кости. Квадим осекся.
– Тебе только того и надо!
– Да, мне того и надо. Это самое большое, что я могу для тебя сделать. И последнее. Мне это нужно. Но и ты получишь то, о чем мечтал.
Очень долго они молчали. Черные глаза демона казались старше Накатты, старше скал, в которых они находились.
– Ты лжешь. Чушь. Воскресишь мертвеца? Ха!
Демон поднял руку и неожиданно мягко сказал:
– Лучше, мой мальчик. Много лучше. Я верну тебя туда, в детство. Ты снова будешь ребенком, ведь это важно. Как иначе ты встретишься с матерью – такой, как сейчас? Нет, ты станешь ребенком. И смуты никогда не будет. Ни голода, ни войны. Узурпатор не захватит Царство. Ты проживешь ту жизнь, которую должен был прожить.
Квадим поднял руку потереть лоб, но в последний миг вспомнил, что там рваная рана. Ему вдруг стало очень холодно. Брызги промочили их с головы до пят. Ветер пронизывал до костей. Брехня, сказал он себе. И нервно облизнул губы, точно пробуя предложение демона на вкус.
Демон не уговаривал его. Он сел на камень, опустив голову. Позвонков у него оказалось больше положенного, они торчали из щуплого тела, как шипы.
– Я буду ждать, пока ты решишь, – сказал Бледный Тип. – У меня в распоряжении вечность.
А что он мог решить? Нет, это чушь. Конечно, чушь. Ни один колдун такого не может. Но демон и не колдун. Квадим боялся представить, какие темные силы ему подвластны, такая мощь не укладывалась в голове. «Это то, чего он хочет. Захватить меня и вырваться в мир». Но ему-то какое дело?
Плевать на мир. И на всех его долбаных жителей. Царство, Высокий город – пусть все катятся в Бездну.
А пирамида из голов? А женщина с козлиной головой? Она развела ноги, и на ее лоне поблескивал иней.
«Это его кошмары, – вдруг понял падальщик. – Так же, как он видит мои».
Квадим потряс головой. Неловко пошевелился, приводя в чувство одеревеневшие руки. А если уйти, что тогда? Он просто сойдет с ума. Равно как этот… не-человек. На мгновение он вновь погрузился в кошмар. Тьма была такой густой, что облекала тело, как вода.
Поколебавшись мгновение, он шагнул к демону. Квадим заметил, что дрожит от страха, – но и демона била такая же дрожь.
– Согласен, – наконец сказал он. – Слышишь? Я готов.
В мыслях падальщик вернулся к матери. Вернее, к тому, что еще помнил. Совсем немного. Всего-то – черные волосы и ласковые, очень мягкие руки.
– Хорошо, Квадим. – Демон поднялся.
– И как же… – «ты это сделаешь», хотел спросить падальщик. Он не успел. Свет померк, как будто солнце зашло за тучи, и воздух вдруг стал гуще. Запах пыли, и крови, и гнилого мяса заставил его сглотнуть, чтоб не вырвало.
Казалось, скалы зашатались. Где-то далеко утесы терлись один о другой, оглашая окрестности скрежетом. Звук нарастал и нарастал, когда сам воздух, густой и твердый, вдруг начал крошиться. Квадим не стал смотреть на это безумие.
Он закрыл глаза и шагнул прямо в бездну.
Во всяком случае, демон его не обманул.
Он шел узкой пыльной дорогой, меж квадратных домов с плоскими крышами. Под ногами хрустели битые черепки. Жара стояла оглушающая, даже куры умудрялись вздымать клубы пыли. Квадим подпрыгнул и гаркнул, распугав всех птиц. Он ничего не мог поделать – губы сами собой растянулись в ухмылке.
За тридцать уже не чувствуешь, насколько стал слабей и старше. Думаешь, полон сил – а на деле-то медленно угасаешь. Слишком медленно. Даже не замечаешь утраченное: дикую энергию, что не дает усидеть на месте.
Тешу́б. Деревенька, где он вырос, звалась Тешу́б.
Наверное, пройти еще немного.
Селение прозябало в ужасающей нищете. Мужчин не было (и верно, днем все в поле) – а женщины, которых он встречал, задубели от солнца и от ветра. Их лица стали коричневыми, как кора, и рано покрылись морщинами. Он ожидал найти зелень, но кругом была только пыль. Лишь пара чахлых карагачей простерла к небу кривые ветви.
Не беда. Демон не мог забросить его далеко.
На Квадима снова обрушились воспоминания. Был жаркий день, отец на днях вскрыл глиняные кирпичи известкой, белые стены дома слепили глаза. Сквозь навес из пальмовых листьев свет падал тонкими иглами. Во рту еще стоял вкус риса с перцем.
Совсем немного.
За покосившимся хлевом тропинка уводила в гору, на лысый бугор над рекой – и Квадим зашагал по ней. Оттуда, с высоты, он и увидит Тешуб. Белые домики. Поля с густой травой. Плантации гранатовых деревьев. Тутошний князь совсем уж обирает крестьян.
А на бугре сидел старик. Увидев мальчишку, он захихикал тонким надтреснутым голосом.
Проклятье! Квадим знал этот блуждающий взгляд. Черный дурман. И где только выискал так далеко в глуши? Зелье можно купить в столице и в крупных городах тоже – но здесь, среди полей и плантаций?..
Внизу, под откосом, несла мутные глинистые воды река.
– Н-не подскажешь… – Квадим запнулся. Теперь он не мужик, переживший бега и смуту. Мальчишка. И все же он набрался смелости и выпалил: – Не подскажешь, где селение Тешуб?
– Тешуб? – Старик вновь захихикал. Мальчик заметил, что слюна у него черная от зелья. – Да вот же он!
Нет. Нет…
Пыль, грязь и копоть. Запах навозного дыма. Нет. Но домики будто стояли, как ему запомнилось. И общинный загон из потемневших кольев. Сейчас он пустовал: днем животину выгоняют на пастбища.
У Квадима пересохло во рту.
– Что, мальчик, перегрелся на солнце?
Демон вернул тело ребенка, но не вернул детский разум. Слегка прошелся по воспоминаниям. Накатта виделась смутно, вскоре она и вовсе забудется. Но ум его…
Он помнил. Как зазывают размалеванные шлюхи, выставив в окна свои отвислые груди. Как мочится на стену уличный пьянчужка. Как сжигают, четвертуют, ослепляют и рубят уши.
О боги, нет!
Мальчик схватился за горло, но пальцы стали твердыми и непослушными.
– Нет, – проговорил он. – Нет…
Дом был средоточием всего светлого, что только осталось в душе.
От сажи некоторые хибары потемнели. По стенам других бежали трещины, известка отслаивалась, обнажая обожженный кирпич.
Он не ребенок. Он видит все, как
