– Прошу меня извинить, сударь, но когда вы приходили к моему дому в прошлый раз, вы были слугой. Во всяком случае, так мне сказал… э… Сторож.
– Так и было, – согласился Стан. – Но прошло больше двадцати лет, и многое изменилось.
– Двадцать лет… – протянула красавица. – Надо же… Вы неплохо сохранились.
– Вы тоже.
По счастью, Раллих не слышал этой пикировки, поскольку с поспешностью, неприличной для дворянина, пошёл за стулом для своего товарища.
После вымертских чащоб и походной жизни странно было очутиться на парадном обеде. Приглушённый разговор, позвякивание старинного серебра с вензелями, которые даже поднаторевший в геральдике Раллих разобрать не мог. Музыки не было, поэтому беседу, как и полагается в таких случаях, вела хозяйка.
– Вы, должно быть, удивлены, как я здесь живу, а я не представляю иной жизни. О своём детстве почти ничего не помню. Мы жили в большом доме, в этом или в другом, не могу сказать. У меня был строгий отец, братья, а матери я не знаю. Наверное, были слуги; вряд ли всё происходило само собой, как здесь. А потом появился этот человек… Сторож. Он просил у отца моей руки и получил согласие, когда приближалось моё семнадцатилетие. Меня никто не спрашивал, но я сопротивлялась, как только могла. Хотя что я могла? Отец объявил, что свадьба будет в мой день рождения. Пернбур в тот день праздновал начало нового года… последний праздник в моей жизни. Я точно знала, что умру, как только этот человек коснётся меня. Но отец объявил своё решение, и даже богов я не смела молить о помощи.
Девушка вздохнула, с удивлением взглянула на кушанья, к которым не притронулась, и произнесла другим тоном:
– Простите, принц. Наверное, вам тягостно слушать мою исповедь.
– Что вы, царевна! Пытка молчанием ужасна, мы никогда не посмели бы подвергнуть вас таким мукам. Вам нужно выговориться, так говорите, мы внимаем!
– Последний праздник в моей жизни… О, как было весело! Музыка всюду, люди в масках танцуют на площадях, и я с ними выплясывала разнузданные танцы, приличные только плебеям. Я знала, что слуги, посланные отцом, следят за каждым моим шагом, но мне не хотелось об этом думать. А потом… я не помню, что было дальше, но я очутилась здесь. Я даже не вспомнила, это мой прежний дом или иное место. Не было ни отца, ни братьев, ни прислуги, всё, что нужно, делалось само по себе. За окном виднелся бескрайний лес, а вдалеке – зарево пожара. Но вскоре там всё успокоилось… И тогда к дверям дома пришёл мой бывший жених. Он просил о свадьбе, но я прогнала его, и он сказал, что будет ждать. С тех пор я живу здесь, а Сторож приходит время от времени и спрашивает, не передумала ли я. Получив очередной отказ, он повторяет, что будет ждать, и уходит.
– Больше он не будет вас домогаться, – твёрдо сказал Раллих.
– Благодарю вас, принц.
– Скажите, – произнёс Стан, – а в вашем гардеробе есть белое платье?
– У меня есть любые наряды. Но белое… – ведь это свадебное платье. Надеть его – значит согласиться на предложение Сторожа. Если бы моя рука потянулась к белому платью, я бы отрубила её! – хозяйка энергично взмахнула серебряным фруктовым ножиком. – Но, господа, вы, наверное, устали. Позвольте проводить вас в гостевые покои. Всё это время они пустовали, но я знала, что гости придут и одиночество кончится.
Гостевые опочивальни содержались в порядке: две большие комнаты на втором этаже бокового флигеля, штофные обои, балки морёного дуба под потолком, ставни с бронзовыми задвижками, двери, какие разве что арсеналу приличны, а не гостевым апартаментам.
В помещениях стояли широченные кровати с горами подушек и перин, мягкие кресла, резные столики, в каждой комнате имелся ореховый гардероб. В углу за плотным пологом скрывались мраморные ванны, умывальники и по две большущие бадьи, одна с кипятком, вторая с холодной водой. Раллих, за дни путешествия по вымертским лесам исстрадавшийся по человеческому мытью, с восторгом плескался в горячей воде, а потом волей-неволей напялил несвежую рубаху, которая последний раз встречалась с водой после столкновения с гнилыми карликами.
В дверь постучали.
– Не заперто! – крикнул Раллих.
Вошёл Стан, по-прежнему в походной одежде и даже при оружии.
– У меня к вам просьба. Не могли бы вы эту ночь не спать, а покараулить, чтобы всё было тихо?
– Ты что, предполагаешь засаду? Думаешь, хозяйка готовит предательство? – в голосе Раллиха звучал неподдельный гнев.
– Нет! – Стан расшнуровал куртку, распустил шнурок на кожаном мешочке, висящем на груди, и вытащил оттуда редкостный амулет: скованные серебряной цепочкой два волчьих зуба, ярко светящихся в надвигающихся сумерках. – Смотрите, эта висюлька немногим слабее вашего жезла, так она говорит, что здесь, в особняке царствует природная магия и нет даже намёка на желание творить зло.
– Тогда в чём дело?
– Прежде всего меня тревожит дом. Он слишком хорош, слишком приветлив. Он похож на сказочный замок, а я не верю сказкам. Волшебные сказки полны сладкого обмана. Я не говорю о нашей хозяйке, она ничего не умышляет против вас; шкурка гнилого карлика предупредила бы меня. Ко мне она относится с недоверием, я был здесь когда-то со своим учителем. Не знаю, что Местор надеялся обрести тут, в свои планы он меня не посвящал, но, по счастью, он не сумел пройти живую изгородь. Зато дыму и грому напустил и, полагаю, напугал прелестную хозяйку до икоты. Она это помнит, и хотя боится меня, но нападать всё равно не собирается. Так что дело не в хозяйке и не в доме, а во мне. Я говорил вам о своей болезни. Вообще, я мог бы продержаться ещё дня три, но потом всё равно придётся проводить ночь взаперти. Возвращаться к моей заимке – далеко, я подумал и решил ночевать здесь. Стены прочные, на двери засов. Помещение великовато, ну да это не важно. Запрусь и переночую. Но вы знайте, что всю ночь я совершенно беспомощен и не выйду из спальни, даже если случится пожар. Поэтому я прошу вас не спать и караулить эту ночь.
– Такие долгие объяснения ради такой простой просьбы. Иди и спи спокойно; я покараулю.
Стан ушёл. Глухо стукнула соседняя дверь, лязгнул хорошо смазанный засов. Раллих остался один. Прошёлся по комнате, выглянул в сердечко ставни.
Лес в близящихся сумерках потерял цвет, но отдельные деревья были покуда различимы. Колючая изгородь выделялась сплошной полосой, просека, прорубленная путниками, казалась неестественно ровным росчерком. Смутное движение почудилось в лесной дали. Раллих прищурил глаза и не разобрал, а скорей угадал: к усадьбе, кряхтя и похрустывая, приближался Ворочун. Чудовище целеустремлённо двигалось к просеке. Оно и понятно: прежде в парк пройти не удавалось, а
