– Ладно. Завтра вечером буду.
– Спасибо, – сказала она и сбросила звонок.
Наталья зашла под козырек подъезда, сложила зонт и раздраженно стряхнула его. Засидевшийся в городе дождь утомлял, от его запаха тошнило, шорох льющийся с неба воды действовал на нервы, а матово-земляные лужи, чвакающая грязь и сырой воздух выводили из себя.
Она поднялась на седьмой этаж, позвонила в дверь и застыла в ожидании глухого топота Родиона.
Тишина.
Дзынь… Дзыыынь… Дзыыыынь… Дзыыыыыынь… Дзыыынь… – вцепились пальцы в звонок. Сердцебиение ускорялось, грудную клетку сдавливало, а голова шла кругом.
Трясущимися руками Наталья залезла в сумку, долго копошилась, перебирая вещи и скопившийся мусор, выудила связку ключей, открыла замок и, не разуваясь, бросилась в комнату ребенка.
– Родик! Сынок, ты дома?!
В детской никого не было. Наталья исступленно замычала.
– Ты чего, мам?!
Она обернулась. Родион стоял в дверях туалета.
– Слава богу, ты дома! – Наталья кинулась к сыну. – Послушай, завтра в школу не пойдешь, и гулять не пойдешь, и вообще из дома не выйдешь! Понял?
– Почему?!
– Завтра отец приедет.
– Отец? – мальчик захлопал глазами.
– Он заберет тебя в Красноярск.
Родион в недоумении смотрел на нее и не узнавал в дерганой женщине с дрожащими руками и быстрой речью свою мать. Всегда степенная и рассудительная, теперь она выглядела, как поехавшая.
– Это из-за пропавших? – догадался Родион. – Ты боишься, что меня тоже…
– Ты знаешь про автобус с мультиками? – перебила она.
– «Колобок»? Мам, это же тупая страшилка для детсадовцев, – он улыбнулся, удивляясь, что ему приходится объяснять матери такую очевидную глупость. – Ты че, веришь в эту фигню? Ну, ладно Пашок, наивный лопух. Но ты, мам?
– Я верю, что какой-то маньяк может разъезжать на автобусе и похищать детей, – поспешно оправдалась Наталья. – Обещай, если увидишь любой старый автобус, ты не будешь приближаться к нему, что бы ни случилось. – Ее серые глаза так яростно сверлили Родиона, что ему стало не по себе, будто на него смотрела чужая женщина, очень похожая на его мать. – Обещаешь?
– Ладно, – ответил мальчик. – Он правда завтра приедет?
– Правда, – мать улыбнулась, знакомым жестом потрепала его непослушные волосы, и Родион успокоился.
Новость об отце затмила прежние тревоги и переживания. В груди разрасталось счастье, большое и теплое, оно крепко обнимало его и наполняло эйфорией. Но он быстро опомнился и устыдился своей радости. Как можно, когда Артем в беде? Да и вообще, чему он радуется? Если бы его лучший друг не исчез, то отец бы не приехал. Выходит, он счастлив оттого, что Артем пропал?! От этой мысли Родиону стало тошно.
– Я к себе, – он поплелся в комнату.
– Ты поел?
– Да.
– Уроки сделал?
– Да, – ответил Родион и закрыл за собой дверь.
Вечер Наталья провела со старым фотоальбомом. На глянцевом снимке размером десять на пятнадцать, снятом на пленочную мыльницу «кодак», с трудом помещалась большая компания мальчиков и девочек. Наталья не помнила имена и фамилии многих ребят со двора, но Данил Болотов, Варя Шипелевская и Эдик Нуриахметов навсегда остались в ее памяти. Эти трое бесследно исчезли двадцать три года назад.
Она перевернула страницу и вытащила из кармашка фотографию – на крыльце начальной школы стояли две одинаковые девочки. Наталья долго всматривалась в нечеткие лица, и если бы не кособокая игрушка в руках одной из них, то никогда бы в жизни не догадалась, где она, а где ее сестра-близнец Алена, которая всюду таскала за собой мягкого зайца, сшитого ею из старой шубы мамы. Алена тоже пропала двадцать три года назад. В ту дождливую осень в Мирном за неделю бесследно исчезли двенадцать мальчиков и девочек, тогда Наталья впервые услышала о дяде Саше и его передвижном кинотеатре «Колобок».
Она смотрела на фотографию, и нехорошее предчувствие царапало сердце.
Взъерошенный, с припухшими веками и полосами от подушки на щеках, Родион, потягиваясь и зевая, прошаркал в кухню.
На холодильнике висела записка.
«Никуда не ходи! Жди отца. Целую. Мама».
Родион налил в бокал сок, вернулся в комнату и взял телефон. Куча сообщений от Никиты.
– Ого! – удивился он и открыл первое попавшееся.
«Ты где? Че молчишь? Возьми трубку! Пашок пропал!»
Он несколько раз перечитал текст, но никак не мог спросонья уловить смысл. Родион открыл второе, третье, четвертое сообщение, содержание во всех одинаковое – Паша пропал. Перезвони. Ответь. Ты где?
Родион кликнул несколько раз по экрану и приложил телефон к уху.
– Блин, Родик! – шепотом ответил Никита. – Ты оборзел? Че трубку не брал? Я уж думал, тебя тоже сцапали. Ты ваще где? Фигли звонишь среди урока? Еле отпросился. Математичка, коза старая, не хотела отпускать, – излишняя болтливость и торопливость речи выдавали сильное волнение Никиты. Стресс делал его агрессивным и легкомысленным.
– Телефон на беззвучном стоял. Че с Пашкой?
– Короче, он вчера к бабке не пришел. Матушка его звонила, спрашивала, где он. А еще Мишка Мартынов пропал. По ходу, реально какая-то фигня творится, училки говорят, комендантский час введут. Короче, после уроков пойдем пацанов искать.
Родион и слушал, и не слушал Никиту, его охватила необъяснимая отчужденность, будто все это происходило не с ним. Не его друзья пропадали один за другим; не его мать вчера требовала обещание; не его отец приедет сегодня; и не с Никитой он сейчас говорил.
– Родик? Алло?
– Сегодня не срост. Папка приезжает. Обещал матушке ждать его. Она даже в школу меня не пустила.
– Ну, зашибись! У нас друганы пропали, а ты будешь дома отсиживаться, папочку ждать?!
Родион притих. В нем боролось чувство вины перед пропавшими друзьями и обещание, данное матери. Но если есть хоть малейший шанс найти Пашу и Артема – он непременно должен идти. К тому же нельзя оставить Никиту одного, он ведь зарекался, что больше никогда не бросит друга. «К приезду папки я сто пудов вернусь. Мать ничего не узнает. А если узнает – по фигу, че париться, батек уже сегодня вечером будет в городе, можно больше не надрываться быть хорошим мальчиком», – заключил Родион.
– Позвони, как уроки закончатся.
– Ага, давай, – ответил Никита.
Мальчики бродили между заброшенных двухэтажек на улице Мичурина. Из грязных облезлых стен торчала дранка. Окна скалились кривыми клыками недобитых стекол. Балконы частично рухнули. В крышах громадные дыры, затянутые густой тьмой. Кругом завалы мусора: сгнившие доски с ржавыми гвоздями; помятая газовая плита; обугленная подъездная дверь; разорванные книги; тряпье, кишащее мокрицами. И только воздух роднил это место с другими районами города, здесь так же, как и везде, пахло октябрем – дождем, прелой листвой и сырой землей.
– Па-ша! Па-шок! Паш! – звали мальчики, потом замирали в ожидании ответа, и в наступающем безмолвии прорезался голос запустения: протяжный скрип, глухой удар, слабый треск, невнятный щелчок, будто разлагающийся квартал что-то нашептывал незваным гостям, а его тихую речь перебивал шелест листьев, порыв ветра, карканье вороны.
– Па-ша! – надрывался Родион.
– Па-ша! – подхватывал Никита.
Они дважды
