А само лицо осталось на трубе. Скукожившиеся комочки глаз, тонкая шкурка щек, полупрозрачная пленка губ. Лицо бомжа смотрело на Кирилла с трубы.
– Твою мать! – Кирилл отшатнулся.
Теперь-то он понял, что это был за смутно знакомый запах! Вяленое мясо! Дорогое вяленое мясо! Бомж, видимо, умер, упав, или крепко заснул, одурманенный винными парами и опрометчиво прислонившись лицом к трубе отопления. На горячем металле кожа моментально схватилась хрустящей коркой – и потом мясо медленно подпекалось, пока Кирилл не потревожил тело. Прикипевшие кожа и хрящи так и остались на трубе…
Его вывернуло тут же, рядом с бомжом. Он блевал и блевал, согнувшись в три погибели, схватившись за живот, не ощущая больше вони и даже не замечая, что его лоб практически касается замусоленной и заплесневелой телогрейки.
«А в детективном сериале преступника вычислили по блевотине», – мелькнула в затуманенном разуме очередная ненужная мысль.
Наконец он выпрямился, отирая губы подолом футболки, стараясь не смотреть в сторону трубы, где… от мысли, что там, его снова скрутило в спазме, пока измученный желудок не начал исходить желчью.
Не поднимая головы, Кирилл на карачках отполз от трупа, лишь бы не видеть… ничего не видеть!
Его колотило от страха и отвращения. Нет-нет, конечно, он никого сюда не вызовет и никому не скажет о бомже! Еще чего не хватало – смотреть еще раз на эту… рожу отдельно от головы!
– Мяу!
Котенок! Да, да, котенок! Он пришел сюда за котенком. Бомжи, темнота – это все ерунда, это все не важно, это все побоку. Котенок – вот что ему сейчас нужно.
Котенок.
– Кыса-кыса, – как можно более умильно проворковал он, поднимаясь на ноги. – Кыса-кыса, где же ты, падла?
– Мяу!
Котенок, несомненно, был идиотом. Иначе как объяснить то, что не шел на зов, а, наоборот, словно отдалялся.
«Да мал еще, просто боится».
«Ну да, мне еще не хватало по всему подвалу за ним бегать».
– Мяу! – крики становились все более и более истошными, словно котенок подгонял Кирилла.
– Эх ты, мяучело, – сквозь зубы процедил он. – Чучело-мяучело…
Его еще трясло, поэтому луч фонарика метался по полу, трубам, стенам, вызывая к жизни какие-то причудливые тени. Кириллу казалось, что обиженный покойник следует за ним по пятам, поэтому он то и дело оглядывался, обшаривая фонариком пространство за собой.
«Надо было Маринку с собой тащить, – озлобленно думал он. – Пусть бы вдоволь хлебнула всего этого».
– Мяу? – вопросительно мяукнул котенок.
Но с другой стороны, животные же чувствуют зло, не так ли? Всякое там потустороннее, покойников, призраков, да ведь? Если бы тут бродил дохлый бомж, то котенок так беспечно не мяукал, а заткнулся бы, сидя ниже воды, тише травы – или, наоборот, орал бы истошно.
– Чучело, чучело, – пробормотал он старую детскую песенку, отчего-то пришедшую на ум. – Чучело-мяучело…
Стоило Кириллу отвернуться, как густая и тяжелая темнота схлопывалась за его спиной. Она нависала плотной завесой, через которую не пробивался свет, не проникали никакие звуки. В ней исчезали цвета, предметы теряли размер и форму – и казалось, что эта темнота поглощает их. Пожирает, чтобы разрастаться, набирать силу и мощь, чтобы иметь возможность жрать еще, жрать все, что попадает в ее лапы, и всякого, кто заходит в ее владения…
– Чучело-мяучело на трубе сидело, – запел он, отгоняя страх.
Эта темнота шла за ним по пятам, след в след – в какой-то момент Кириллу даже казалось, что ему действительно что-то мешает отрывать ногу от земли – точь-в-точь как наступают на пятки в толпе. Его руки затряслись с новой силой, сердце заколотилось так, что стало даже больно дышать, в висках запульсировала кровь. Ужас догнал его и сжал в своих объятиях.
– Чучело-мяучело песенку запело! – проорал он дурным голосом.
Единственное, что останавливало его от того, чтобы обернуться и опрометью броситься назад, к выходу, домой, к солнцу, к Марине, к людям – так это страх ступить в темноту. Залезть в пасть этому ненасытному чудовищу, что сейчас за его спиной пожирает пространство и время. Одному.
Поиск котенка превращался уже в поиск ключа, который позволил бы Кириллу вернуться назад. Ему казалось, что с котенком в руках – с живым маленьким теплым комочком – он беспрепятственно вернется обратно. Что тьма не посмеет напасть на него, что все те тени, что сейчас толпятся за его спиной – а они толпятся, толпятся, толпятся, иначе от чего у него так знобит спину и встают дыбом волосы на затылке! – рассеются как дым, что никто и ничто не навредит ему в этом подвале…
– Всем кругом от чучела горестно и тошно… – срывающимся голосом прохрипел он.
– Мяу! – был ответ.
Луч света шарил по грязному полу, выхватывая то комья мятой дерюги, то обломки досок, то куски какого-то металлолома – и все это валялось в песке и пыли, покрывавших пол толстым слоем. Кирилл прищурился, пытаясь разглядеть следы кошачьих лапок – так будет легче обнаружить убежище котенка, – но ничего не увидел.
Только глубокие разводы, словно тащили что-то тяжелое.
«Вот оно, логово бомжа, – догадался Кирилл. – Может быть, он-то как раз котенка сюда и притащил. Питомец, все такое… И, видимо, как помер, так котейка орать и начал от голода».
Кирилл вздохнул, представив грязь, в которой ему придется копошиться, если котенок действительно забился в бомжовые тряпки. Как бы не подхватить вшей, блох и прочую паршу…
В этом месте проход между коммуникациями сильно сужался – настолько, что плечи стали упираться в трубы. Кирилл попробовал было протиснуться боком, но уже через десяток шагов оказался зажатым между леденящим спину с одной стороны и припекающим грудь с другой металлом.
Уготовить своему лицу участь бомжовой рожи ему не улыбалось, так что он осторожно сполз вниз, присев на корточки, и посветил фонариком. Луч уперся в сгусток темноты в трех-четырех метрах впереди – видимо, искомое бомжовое лежбище.
– Мяу! – призывно раздалось оттуда.
В принципе, можно проползти на пузе… Бог с ними, с футболкой и штанами, наконец-то его одиссея по этому проклятому подвалу закончится.
– Всем кругом от чучела горестно и тошно… – ласково пробормотал он, подкручивая фонарик, чтобы выставить режим узконаправленного света.
Острый луч ощупал пол, потом трубы, а потом…
От котенка не осталось практически ничего. Свесившаяся тряпочкой пустая шкурка, веревочка хвоста и голова с отвисшей челюстью и вывалившимся сухим язычком – как будто кто-то нацепил малыша на манер дурацкой пальчиковой куклы. Безвольно повисшие лапки подрагивали, когда тельце дергалось то в одну, то в другую сторону.
– Мяу, – раздалось откуда-то над котенком.
Кирилл поднял голову и фонарик повыше…
…и хрипло выдохнул.
Это были не совсем щупальца – скорее это напоминало множественно сегментированные лапки, волосатые и грубые, гнущиеся во все стороны и в любой своей части.
На одной
