Болд схватил женщину за руку и увлек за собой. Алена вперилась в землю. Шквал хлестал песком, тащил назад, к бугрящейся в хаосе твари.
Журчание ручья слабо пробивалось сквозь вой. Алена карабкалась на каменные полки, боясь упустить проводника. Порыв ветра сокрушительной силы обрушился на людей, заставил скорчиться. Подошва скользнула по тверди, камень предательски завибрировал.
– Жан!
Алена рухнула в бездну, в раззявленную пасть олгой-хорхоя. Боль прострелила голень. Тело погрузилось в кипяток.
Болд видел, как Алена сорвалась. Как полетела вниз с уступа. Молясь своим богам, он ринулся к краю полки. Прямо под ним был полузасыпанный ручей. Женщина брыкалась в ледяной воде. Так мучимый кошмарами человек барахтается на скомканных простынях.
Стараясь не смотреть по сторонам, Болд съехал по склону. Во мгле вспыхивали и ветвились электрические щупальца. Червь кутался в бурю, как в царскую мантию.
Гуталы мгновенно промокли. Болд схватил женщину, вырвал из убийственного плена. Отяжелевшие косы раскачивались маятниками. Вода стекала с куртки. Посиневшие губы вяло шевелились.
Болд закинул Алену на плечо и, собрав силы в кулак, бросился вверх.
Судя по молниям, Ужас подполз вплотную к скале и гнездился у подножия. Голодный, свирепый, слишком огромный, чтобы уместиться в каменном кармашке.
Грот представлял собой округлую залу, уходящую метров на десять в глубь скальной породы. Болд оттащил Алену к дальней стене, посадил и принялся стягивать с нее набухшую от воды одежду. Женщина слабо мычала. Он поднял ее руки, снял свитер, сорочку, майку, тоже мокрую, бюстгальтер. Рванул штаны. Тело источало холод, словно ледяная статуя, и на ощупь было таким же.
Не раздумывая, Болд обнажился по пояс, обнял дрожащую Алену, притиснулся к ней, согревая. Он массировал спину, шею, тер, щипал, тряс, словно куклу: «Только не умирай!» Месил как тесто большие мягкие груди, напряженный живот, мерзлые бедра. И возликовал: женщина оттаивала постепенно, расслаблялись мышцы, растворялись под кожей узелки. Решив, что опасность обморожения миновала, он укутал ее в полушубок, лег рядом, стуча зубами. Гладил и говорил по-монгольски, что спасет ее, а в горловине грота мрак перемешивал щебень и песок и вспыхивали молнии.
«Ведь ночь ее еще не пришла», – подумал Болд.
Ночью стало много хуже. Демоны пустыни явились в долину крушить и уничтожать. Все двадцать семь ртов Аврага Могоя исторгали сводящий с ума вой. Змееголовые мангусы шипели, топча стоянку, неупокоенные чонгоры рыскали, вынюхивая жертв.
Алена очнулась и застонала.
– Нога!
Правая ступня женщины опухла. Вывих? Перелом?
– Больно, – выдохнула Алена.
– Лежите смирно. Я перебинтую.
Он вынул нож и вслепую вспорол майку. Положил на травмированную стопу холодный компресс. Алена ойкнула. Болд замотал ногу и закрепил над щиколоткой узел.
– Что случилось? – спросила женщина.
– Вы упали в ручей. Мне пришлось снять мокрую одежду.
– Богдан мертв.
Она констатировала факт. Без надрыва, без слез. Хотелось бы ему видеть ее лицо.
– Знаю, – сказал Болд. – Ваш муж посмотрел на олгой-хорхоя. И не выдержал увиденного.
– Это был он? Червь из легенд?
– Вы сами видели.
– Да.
Она молчала, обдумывая, потом сказала:
– Хочется пить.
Болд поднес лоскутья майки, и Алена присосалась к ткани измочаленными губами, выцедила влагу. Если Ужас не уйдет в пески, а одежда высохнет, они умрут тут от жажды. В ловушке, в пятнадцати метрах от источника.
– Как вы очутились в лагере?
– Вчера я поехал от вас на север. Там, в низине, я встретил олгой-хорхоя. Он сожрал мою лошадь, а я спрятался в пещере. Прождал сутки. Началась буря, и он пропал. Я шел предупредить вас. Я видел, как Ужас убил Богдана. Мне жаль.
Она не отреагировала на соболезнования. Вместо этого сказала:
– Вы видели олгой-хорхоя. Но не погибли.
– Я видел его мельком. Туловище, а не глаза. Сразу отводил взгляд.
– Я тоже, – голос женщины дрогнул.
– Вы бежали к грузовику. Он достал бы вас в кузове.
– Я хотела вооружиться. Там есть лом и кувалда.
Болд уважительно хмыкнул.
– Вы спасли мне жизнь, Жан.
– Пока еще – нет. Но спасу. Обещаю.
В темноте зябко клацали зубы. Казалось, стены грота зарастают инеем. Болд опять улегся подле Алены, и она прижалась к нему маленьким замерзшим котенком. Он оплел ее ногами, стараясь не задевать раненую ступню, укрыл собой и, сцепившись, пленники пустынного червя провалились в беспамятство.
«Богдан умер. Богдана больше нет».
Алена жевала сырой рукав кофты и старалась вызвать в душе хоть какой-то отклик. Душа оставалась черствой, и она ненавидела себя за это.
Ни намека на скорбь. Точно не было десяти лет брака. Точно Богдан пришел и ушел, чужой мужчина, стертый песочным наждаком из жизни. Все мысли сосредоточились вокруг собственного спасения, и она бросила тщетные попытки сострадать.
Утро не принесло облегчения. Ветер, пусть и поутих, по-прежнему махал в горловине пыльными крыльями. Тусклый свет проникал в нору. Алену посетила странная мысль: червь убил солнце, мертвое солнце остывает, и скоро будет сплошная тьма, днем и ночью.
Ступня распухла, малейшее движение вызывало острую боль. Нора была не теплее морозильной камеры, но Болд, проигнорировав увещевания, отдал ей свои штаны.
Алена вообразила, что могла очутиться в гроте одна, без Болда, без его защиты и заботы, и ужас сковал ледяной коркой.
– Жан…
Монгол поднялся. Свитер из верблюжьей шерсти доставал ему до середины бедер. Ноги были мощными, будто колонны, «незыблемыми», – подумалось Алене.
– Жан, ты куда?
Он не ответил. Прокрался к выходу, вжавшись в камень спиной.
– Не надо…
– Я краем глаза.
Представилось: вот он падает, лицо искажено страданием, кровь хлещет из глазниц. Она вспомнила фонарь, ткнувшийся в труп Богдана. Припорошенные песком дыры, глядящие на нее с укоризной.
– Жан! – Алена стиснула кулаки так, что ногти впились в ладони.
– Оно там, – сказал Болд, отворачиваясь. – Караулит нас.
По позвоночнику побежали мурашки.
– В лагере?
– Нет. У барханов. Я вижу лишь хвост.
– Оно большое?
– Не думай об этом.
Болд сел в двух метрах от Алены. Стал дробить лезвием ножа камушки. Желваки его ходили ходуном.
«Спаси нас, миленький», – мысленно попросила Алена. А вслух проговорила:
– Тебя не было дома двое суток. Разве жена не станет тебя искать?
– Только через неделю.
Информация отозвалась всхлипом. Голод уже ввинчивался в нутро, грыз кишки.
«Мы умрем от жажды и голода или выйдем, отчаявшиеся, чтобы взор гигантского червя оборвал муки».
– Больно?
– Да, – она зыркнула на перебинтованную ступню. – Расскажи мне что-нибудь, пожалуйста. Болд печально улыбнулся в бледном свете.
– Хочешь, я расскажу, как отец охотился на гюрзу?
Она кивнула, устраиваясь поудобнее в полушубке, абстрагируясь от реальности.
Вечность спустя снаружи стемнело, и с озлобленным ветром пришли холод и песок.
Во сне Алена цеплялась за плечи и бороду Болда, словно тонула. Ей снился Богдан, танцующий в смерче, хохочущий.
Разбудила ее боль, которой она не испытывала прежде.
С ногой Алены было все хуже, и Болд решил выйти в лагерь. Женщина рычала и металась по овчине. Одежда высохла, но он выжимал ей на язык капли из волглых сапожных стелек.
– Где ваша аптечка? – спросил он, оглаживая пылающий лоб Алены.
– В кузове. Но туда нельзя. Там Одоевцев. Стережет в темноте.
Он дождался рассвета.
