Отец был Ужасом. С большой буквы.
Грузовик лавировал между обелисков, палеонтолог в кузове перекатывался и толкался в спину жены. Сукровица и песок смешались внутри глазниц.
Болд был олгой-хорхоем и съел отца.
А порой наоборот, отец был олгой-хорхоем, и его победил смелый семнадцатилетний Болд.
В черепной коробке затрещало электричество. Он затормозил, и пальцы стиснули рукоять кувалды.
Лошадь сдохла, привязанная к саксаулу. Круп издырявил щебень, словно по животному палили картечью. Остекленевшие глаза тоскливо взирали на хозяина.
Болд спрыгнул на глинистую почву, обогнул грузовик. Самка очнулась и чесалась запястьями об угол ящика, пытаясь освободиться. Груди нелепо подпрыгивали.
Замерев, она затравленно посмотрела на Болда.
– Пойдем, – сказал он, – я докажу, что олгой-хорхои существуют.
Он гнал ее перед собой. Голую, грязную, израненную, с запекшейся кровью в волосах. Нестерпимая боль взрывала разум белыми вспышками, реальность превратилась в череду разрозненных кадров. Она падала, он тащил ее за косы.
Червь в обличье человека.
И не было никого, кто бы защитил ее в этих ледяных пустошах.
– Туда! – Болд кивнул на отверстие у подножья скалы.
– За что? – прошептала Алена.
– Туда! – рявкнул он, замахиваясь.
Она послушно опустилась на четвереньки, поползла, волоча ступню.
«Он убьет меня», – глухо пронеслось в голове.
Лаз расширялся, но Алена все так же двигалась на четвереньках, а рядом шагал мучитель, червь, Болд.
Загорелся свет. Это монгол подобрал керосиновую лампу, и огонь озарил его вдохновленное лицо, ясные глаза. Впереди раскинулась пещера. Стены в кальциевых натеках и червоточинах.
– Здесь я поборол его, – горделиво сказал Болд, – здесь я побеждал его снова и снова.
Он поднял лампу к сводам.
Пол пещеры от стены до стены занимал скелет олгой-хорхоя. Громадный, не меньше шести метров. Костяное веретено ощетинилось серпами ребер. Хвост вился по базальту аккуратной вереницей позвонков. Ошарашенная Алена глядела на зубастую морду с десятком глазных впадин.
Осознание заставило скулить.
Скелет чудища был собран из костей. Белые кости принадлежали людям. Темные, окрашенные солями марганца, – динозаврам. Голову составляли черепа протоцератопсов и велоцирапторов, вымерших крокодилов и скотоводов.
И Алене было суждено слиться посмертно с червем, стать частью конструктора.
Стоя коленопреклоненно у детища Болда, она прикоснулась к обломанной красноватой кости рептилии, сжала ее в кулаке, как нож. Она слышала шаги. Безумец приближался. Тень легла на костницу. Тень помахивала кувалдой.
Алена подумала отстраненно, что легенды были правдивы.
Олгой-хорхои существовали на самом деле.
Они пожрали ее мужа. Одоевцева. Профессора Грановского. Двух нерожденных детей. И мужчину, который заботился о ней в гроте.
Черви сожрали весь мир, оставив морозную пустыню.
Тень поднимала кувалду.
Алена развернулась и вонзила кость в живот человека-червя.
Серый журавль спланировал на дорожный указатель, пирамиду из камней, переложенную корнями и ветвями саксаула. Он сложил крылья, пощелкивая клювом. Журавль чистил перья. Внимание птицы привлек тарахтящий звук. Пыльный грузовик ехал по тракту. Журавль напрягся, готовый сорваться в прозрачное небо, но машина мчалась на запад. Журавль смотрел, склонив голову, пока лязгающий и гудящий грузовик не скрылся за скалами, а после продолжил свои журавлиные дела.
Мальчик играл с оловянными солдатиками, подарком приятной русской пары, когда входная дверь хлопнула.
Он вытянул длинную шею. Робкая улыбка тронула губы.
– Папочка? – спросил мальчик.
Встал и двинулся к полумраку за занавесками из раскрашенных палочек. Занавески зашуршали, пропуская. В коридорном устье лежал отец. Лицо его было закопано в ворс ковра, руки распростерты.
– Папочка? – с нарастающим беспокойством проговорил мальчик.
Отец шевельнулся. И пополз, извиваясь всем телом и издавая трещащее жужжание.
Мальчик моргнул удивленно.
Отец подполз к его ногам и перекатился на спину.
И вдруг схватил мальчика за щиколотки, дернул, опрокинул на себя и крепко обнял.
Он пах кровью и пылью, он хохотал и тискал сына, и, счастливый, мальчик засмеялся в сильных отцовских руках.
Максим Кабир
В домике
Последний пузырек лопнул с веселым бульканьем, на экране замельтешили жуки и золотые монеты, поздравляя Олега с победой.
– Мишка!
Пальцы замерзли, батарея доживает последние минуты. На новой детской площадке – аншлаг, на горки – очередь, на качели – очередь. Чего сюда потащились, рядом есть своя, не хуже, а народу меньше. Олег отыскал глазами сына. Тот наконец оседлал маленькую желтую лошадку, которую дожидался с момента их прихода.
– Пошли домой, – крикнул Олег. – Дай девочке покататься! – попытался он воззвать к рыцарским чувствам сына. Рядом крутилась какая-то тощая девчушка лет пяти. Из-под короткой шубки торчали тонкие ножки в грязных белых сапожках. Она явно мечтала о той же самой лошадке. Рядом с ней, спиной к Олегу, стояла женщина в неряшливом зеленом пуховике.
– Не! – крикнул Мишка, яростно раскачиваясь. – Я только начал!
– Десять минут! – крикнул Олег и добавил себе под нос: молодец, сына. Нечего уступать всяким девочкам, успеешь еще, а что не уступишь – сами возьмут.
Олег усмехнулся, глянул на индикатор зарядки. До следующего уровня – и сразу домой. Он щелкнул по жуку, и блестящие пузырьки выстроились в ровные ряды.
Олег очнулся много позже, когда окоченевшие руки ощутили неприятное тепло разогревшегося смартфона, который из последних сил довел Олега до финала очередного уровня и погас.
Его выбросило в реальность, и он сразу почувствовал стылый ноябрьский холод, проникающий под куртку, замерзшие уши, требовательно ноющий мочевой пузырь и лютый голод, словно не ел сутки. Пора домой, обедать.
Олег ошалело крутил головой. Кругом незнакомые лица. На лошадке, смеясь, сидел малыш. Бабушка в кокетливом берете придерживала его за капюшон.
– Мишка?
Олег шмыгнул носом – не хватало еще простыть, – встал, разминаясь, высматривая знакомый зеленый комбинезон сына. Куртки и пальтишки, шапки и шарфы, заячьи ушки, помпоны и кисточки сливались в веселую мозаику, но Олег никак не мог найти нужный элемент пазла.
– Я совсем ку-ку, что ли, – озадаченно сказал он сам себе, обходя площадку по кругу. – Миша!
Несколько малышей повернули к нему головы, но сына среди них не было, и Олег занервничал. Он стал вглядываться в лица детей, описывая их про себя, как будто одного взгляда было мало: мальчик в фиолетовом, девочка с жирафом, мальчик с роботом, близнецы Бровкины, курносый мальчик, девочка с помпоном – детские лица улыбались или плакали, но лица сына среди них не было.
Под курткой и свитером стало жарко. Олег закончил свой короткий обход там же, где и начал: у желтой лошадки.
– Вы не видели мальчика, который тут до вас катался? – спросил он бабушку в берете.
Она посмотрела очень неодобрительно и отрезала ужасное:
– Нет.
Мишка мог потерять его из виду и вернуться домой. Он ребенок, и такое бывает, – говорил себе Олег, трусцой перебегая дорогу. Ему же всего пять, он мог запутаться, не найти папу, испугаться. Олег не верил в страшилки про детей, исчезающих с игровых площадок супермаркетов, ресторанов, детских садов. Его собственная мать была из тех, кому сейчас с ходу приклеивают ярлык «тревожный родитель», и Олег делал все, чтобы не быть на нее похожей: никакой гиперопеки, никаких
