Он успокаивал себя те пять минут, что занял путь от площадки до квартиры, затыкая звучащий в голове голос матери, еще тихо, но уже вполне отчетливо подсказывающий ему, что случилось страшное, какая-то ужасная непоправимая катастрофа, и виноват в ней Олег.
С женой он столкнулся у входной двери. Глядя в телефон, Марина стояла в куртке, надетой на домашний костюм.
– Вы где? Я звоню – ты не отвечаешь.
– Телефон сел, – прохрипел Олег, выискивая взглядом какие-нибудь следы присутствия сына. Сейчас он выбежит из комнаты с зареванным лицом, спросит: папа, где же ты был?
– А, ясно. А то я уже собралась за вами идти. А Мишка где? – встрепенулась она, заметив, что Олег один.
– Там он, – Олег махнул рукой, глотая окончание фразы. В рот словно насыпали песка. – Катается на лошадке.
– С кем?
– Мы там эту встретили… – поспешно сочинял на ходу Олег, надеясь, что жена сама поймет, додумает, скажет за него.
– Жанну? – подсказала Маринка.
– Ну. Ее.
– Слушай, я ей должна кое-что отдать, сейчас с тобой пойду.
– Нет! – почти крикнул Олег. – Давай я передам.
Маринка подняла брови, покачала головой, но промолчала.
– Я в туалет, быстро.
Олег поспешил укрыться в ванной, щелкнул замком. Справил нужду, закрыв глаза, прислонясь лбом к кафельной стенке, отвергая навязчивую мысль, что Мишки дома нет, что он сюда не возвращался. Крутанул вентиль, бездумно, по привычке ополоснул лицо. Обжигающе холодная вода окатила руки ознобом. Олег смотрел, как она с какой-то бешеной скоростью несется, закручиваясь в черную воронку водостока, и повторял себе, что все бывает, Мишка мог перепутать дом, квартиру, ему пять лет, это очень мало. Как же ты мог оставить такого маленького, скотина, – психовала мать.
– Ты там год собрался провести? – Марина постучала в дверь.
Олег вздрогнул. Хорош паниковать. Не найдя дом, Мишка наверняка вернулся, и надо скорее бежать туда, успокоить его и успокоиться самому, а не психовать.
– Держи, – Марина всунула в руки какой-то пакет. – Отдай Жанне, скажи, что я ее вечером наберу. – И давайте уже домой, я накрываю!
Желание закричать сдерживал страх оказаться в окружении этих женщин, которые, узнав, что он потерял собственного ребенка, обступят со всех сторон, как обступают жертву, стиснут, возьмут в кольцо, из которого вовек не выбраться, и уничтожат.
И потому Олег лишь бестолково кружил по площадке, натыкаясь на незнакомых малышей, а потом по соседним дворам, и снова по площадке, и кружил так, пока не заметил взгляды, со всех сторон направленные на него, как копья, готовые сразить одним ударом всякого, кто рискнет подойти к чужому ребенку.
И тогда он сдался и спустя целую вечность вернулся домой, без сына, с полиэтиленовым пакетом, ставшим противно влажным в ладонях.
– Вы пешком с Аляски, что ли, идете? – Марина вышла из кухни, на ходу вытирая полотенцем руки. – А Миша где? – спросила она второй раз. Тепло и сытно пахло жареным мясом, домом, уютом.
Олег только смотрел на нее, как в последний раз, потому что это был и правда последний раз – он осознал это ясно, как и то, что через секунду с первым его словом весь уют, вся их жизнь со звоном разлетится и осыплется, как стекло, в которое швырнули камень и которое уже нельзя будет ни склеить, ни собрать.
И потому он втянул в себя тепло дома, стараясь вобрать его в себя на будущее, как запасают силы перед долгой-долгой дорогой, и ответил, как в полынью нырнул:
– Прости меня. Я его потерял.
Время тянулось медленно. От звонка до звонка. От одного скупого известия о том, что новостей пока нет, до другого. Прижавшись лбом к холодному стеклу, Олег видел из окна площадку, свою, близкую. Если бы они пошли сюда, Мишка бы не пропал. Олег закрыл глаза. Сейчас он их откроет – и сын будет там, на качелях. Или на горке.
Но Олег видел только близнецов Бровкиных, которые ковырялись в песочнице, невзирая на мелкий дождь.
Олег прислушался. В соседней комнате было тихо. Наверное, Марина спит. Когда не спит, включает телевизор, чтобы Олег не слышал, как она плачет, но Олег все равно слышал. Он мог бы войти туда, вместе им, наверное, было бы легче, в горе, не только в радости, но эту идею пришлось отбросить после первых неудачных попыток утешить ее хоть как-то (ты, мудак, разве не понимаешь, теперь нас все равно лишат прав, опека отберет у нас ребенка, потому что ты мудак, куда ты смотрел, дебил, я тебя сама лишу, я тебя ненавижу, ненавижу тебя, мудака, зачем тебе вообще глаза, зачем тебе семья, зачем ты вообще живешь, пошел вон).
Маринка закрылась в спальне, оставив в распоряжении Олега детскую, где все напоминало о том, какой он мудак безглазый.
Она подчеркнуто старалась с ним не встречаться, и Олег покорно принял правила игры, не выходил из комнаты, если слышал, что Марина возится на кухне или в ванной.
Сейчас он воспользовался паузой, прокрался на кухню, как вор. Сделал бутерброд, съел без аппетита. Возвращаться в Мишкину комнату было невыносимо, но уходить от дома далеко не хотелось. Казалось, он пропустит что-то важное, звонок, письмо, визит участкового, какой-то знак – все что угодно.
Все же Олег оделся, вышел на улицу, вздрогнул от сырого ветра. Температура опускалась все ниже.
Он сел на пустую скамейку, смотрел на Бровкиных в песочнице, на их покрасневшие носы, обветренные губы, и старался ни о чем не думать, потому что мысли были одна другой страшней.
Близнецы сосредоточенно и тихо рыли какую-то яму. Хотя, строго говоря, Бровкины вовсе не были близнецами – девочка родилась раньше мальчика года на три. Но до того казались похожими их невыразительные, лишенные хоть какого-то детского обаяния лица, такие они были долговязые, длиннорукие, одетые не плохо, не бедно, но как-то одинаково безвкусно, что все называли их близнецами.
Бровкины были обязательным элементом окрестных дворов. О них судачили, все их знали, даже Олег, хотя больше по рассказам жены, которая без конца возмущалась их неприкаянностью.
Мать Бровкиных работала где-то вахтой, и за ними присматривала специально выписанная из деревни бабка. Увлеченная открывшимся миром телесериалов и лишенная всякой паранойи городских родителей, бабка честно выполняла свои минимальные обязанности, но в остальное время Бровкины бегали, где хотели, и несчастными не казались, хотя и счастливыми тоже.
– Так и надо, – говорил жене Олег. – А то растим, как в теплицах. Мы в детстве во дворах играли, а теперь – что?
А теперь он так не думал.
Олег моргнул и понял, что Бровкины уже давно ничего не копают, а смотрят на него пристально и молча.
– Потеряли Мишку? – вдруг спросила девочка. В голосе ее не было ни интереса, ни обвинения. Она констатировала
