Конечно, схему целиком и полностью придумал Финн Голл. Он настаивал на том, чтобы импортировать таланты с земли, потому что верил: такие люди будут умны, наивны и не связаны с его врагами. Короче говоря, им можно доверять. (По иронии судьбы, из-за собственной недоверчивости Голл никому не может перепоручить вопрос найма кого-либо на должность, по статусу превышающую грузчика.) Роль Адама в заговоре заключалась в выявлении изолированных, уязвимых и образованных туристов. Он должен был втереться в доверие, проводить их к месту «неожиданной» встречи с Голлом и, как только представится возможность, ограбить подчистую. Затем Адам доставлял личные вещи туристов Голлу, который, опять-таки якобы случайно, натыкался на бедолаг, оставшихся без гроша.
Потом нужно было лишь заставить туриста поверить, что Голл стал жертвой того же вора – что, как я могу подтвердить, создает мгновенную и удивительно сильную связь. Философия Голла подразумевала, что обработать следует множество кандидатов, а выбрать – самого надежного, и потому Адам ограбил очень-очень многих. Зная Голла, его убедительность и способность идти на крайние меры, я едва ли могу винить Адама за роль, которую он сыграл. Он всего лишь делал то, чего от него требовали. Разве я могу таить обиду?
Кроме того, Адам – единственный человек на складе, который не мечтает устроить мне несчастный случай со смертельным исходом. Я непопулярен среди работников. Они считают мои графики и порядки деспотичными и чрезмерными. Им никогда не приходило в голову, что переизбыток гниющего мяса и прочих продуктов является результатом плохого управления, или что скоплений транспорта можно избежать, или что деньги теряются из-за неправильных бирок. Для них гниющие бушели инжира, помятые крылья машин и испарение спирта – природные явления, по поводу которых можно только сокрушаться, не пытаясь их исправить.
Адам учит меня основам устройства парового двигателя. Так как тягачи ломаются с завидным постоянством, нам приходится либо их чинить, либо таскать грузы вручную, так что учиться разумно. По правде говоря, мне нравятся эти уроки, во время которых мы забираемся во внутренности какого-нибудь двигателя, потому что это, по крайней мере, освобождает меня от необходимости сидеть за столом, где я все чаще чувствую себя скованным цепями. Кроме того, работа с двигателями породила теорию о башне, которую я хотел бы развить… если у меня снова появятся силы для научных размышлений.
29 сентября
Ах, ночные летучки! Каждый вечер я забираюсь на основание грузоподъемного крана во дворе, включаю директорский рык и оповещаю всех о наших успехах и новых заданиях. Эти собрания, столь ненавистные работникам, лишь недавно получили кое-какое оправдание в их глазах. Как-то вечером неделю назад наш повар, Луи Моук, попросил меня прочитать написанное на клочке бумаги. Это была долговая расписка, по поводу которой у него возникли подозрения, но, будучи неграмотным, он не мог утолить любопытство. Я, разумеется, прочитал ее без проблем, хоть это весьма развлекло мужчин. Следующим вечером подошел другой, тоже с документом, требующим расшифровки. И с той поры каждый вечер меня осаждает с полдюжины работников со стишками, письмами и листовками.
Хотя я и ожидал, что эти люди пожелают сохранить свои дела в тайне, никого не беспокоит публичность. Как раз наоборот: люди не расходятся, желая услышать, какие новости мира им прочитают. В общем, новости довольно банальные и порой нечестивые. Но я отношусь ко всему этому как к литературе и поэтому умудряюсь не дергаться, даже когда меня заставляют читать похабную рекламу борделя или безыскусные любовные записки, которые иногда получают мужчины.
Сегодня вечером я чуть не рассмеялся, увидев, как краснеет молодой Адам Борей на таком чтении. Старый Луи Моук пришел с особенно вычурным плакатом «Паровой трубы», голловского логова беззакония, где, помимо списка вульгарностей, имелось и изображение красивой молодой женщины с непокорной копной вьющихся черных волос. Она сидела на трапеции, одетая в трико. Я прочитал написанное на плакате: «Приходите, приходите поглядеть на летающую девушку! Удивительная Волета! Грудь плоска, спина сильна, влетит ли в мешок с тобою она?»[3]
Грубовато, конечно, и все же я удивился, когда обычно суровый Адам залился яркой краской, а потом исчез на весь оставшийся вечер.
30 сентября
Я бесчувственный дурак. Имя девушки на листовке показалось лишь смутно знакомым, но я все равно должен был его вспомнить. Волета была той, кому Адам адресовал записку, которую оставил в Бюро находок в мрачной тени башни. Волета, восходящая звезда «Паровой трубы», – его сестра.
Что за чувство заставило его соврать, будто она потерялась? Стыд? Отрицание? Суеверие? Ох, в вопросе содержится ответ. Честность так часто настраивает на поражение. Мы не говорим о нашем прошлом. Это привело бы к отчаянию. Мы говорим про порт, про людей, про чай, который плесневеет в ящиках во дворе. Мы друзья, но мне еще предстоит спросить, как и почему он сюда попал, как потерял глаз, как вышло, что его сестра выступает в шоу Финна Голла. Какие ужасные вопросы я ему задам. Какие ужасные ответы он от меня скрывает.
5 октября
Каждый день Ирен приходит ко мне в контору, чтобы забрать великий и ужасный «Восьмичасовой отчет» для Голла. Я сам не видел Голла с тех пор, как он меня нанял, и не знаю, где он скрывается в Новом Вавилоне. Может, он вообще живет на корабле в облаке.
Каждое утро, без пропусков, Ирен пугает меня до полусмерти, врываясь в кабинет со всей вежливостью голодной медведицы. Она гениально застает меня врасплох, всегда появляясь в разную минуту разного часа, приближаясь бесшумно. Дверь мягко поворачивается на петлях, стучит по книжной полке, и в комнату вбегает вышеупомянутая зверюга.
Сегодня утром я так подпрыгнул от испуга, что опрокинул чернильницу и в открытом гроссбухе разлилось черное озеро. Вытирая беспорядок ныне испорченным носовым платком, я сказал Ирен самой взять конверт, в котором содержался «Восьмичасовой отчет». Он лежал на краю стола среди нескольких других, четко обозначенный: «Порт Голла, показатели торговли за четвертое октября».
Она мгновенно разозлилась (лютое зрелище) и потребовала, чтобы я ей его вручил. Я сидел там с пальцами, по второй сустав испачканными в чернилах, и с досады отклонил ее просьбу.
Только позже я понял, что она не смогла прочитать надпись на конверте. Это не должно было стать неожиданностью, и, не будь я так ошарашен ранним часом и приливом чернил, ползущим по столу, я бы никогда не сделал такой ошибки. Что меня удивило, так это ее стыдливый
