– Это жезл воздухоплавателя, или аэрожезл, – сказал Адам, удостоив штуковину лишь беглым взглядом, словно такие тотемы были достаточно распространены. – Капитаны используют их для навигации.
– Аэрожезл! – одобрительно повторил Сенлин. – Впрочем, он не закончен, и похоже, что надписи на нем дополняли несколько человек. Полагаю, дополнения делались по мере открытия новых земель. Наверное, ему не один десяток лет! – С трудом оторвав взгляд от жезла и все еще не замечая очевидных страданий Адама, Сенлин продолжил: – Опять же, это свидетельствует о пользе грамотности. Необразованные люди не сумели бы сделать такие записи. Я вот подумал… – Сенлин покрутил тяжелым жезлом в воздухе. – Я собираюсь научить Ирен читать.
Несмотря на плохое настроение, Адам коротко рассмеялся:
– Идея – хуже не придумаешь.
– Почему? Я видел многих головорезов, которые преобразились благодаря умению читать. Ирен знает, что вокруг запечатлены тайны, невидимые для нее, потому что она не может читать. Она знает, как легко этим воспользоваться, знает, что невежество делает ее уязвимой, и поэтому компенсирует недостаток силой. Но она не может работать телохранительницей до глубокой старости. Однажды ей придется уйти на пенсию, и что она будет делать?
– Это благородная мысль, Том, но…
Сенлин поднял взгляд, и его глаза сузились от неожиданного беспокойства.
– Почему у тебя такое несчастное лицо? Ты заболел?
Адам приоткрыл рот и уставился в пол.
– Орга́н в «Паровой трубе» снова сломался, – сказал он, собравшись с духом, – и Родион позвал меня его починить этим вечером перед сегодняшним представлением.
– Ну, это…
Адам перебил:
– Он хочет, чтобы и ты пришел. Он хочет познакомиться с новым капитаном порта.
– А-а. – Сенлин быстро догадался, в чем причина душевного волнения Адама. Его расстроил не ремонт органа и не омерзительный сутенер Родион. В «Паровой трубе» выступала и жила Волета, и Адаму было стыдно, что Сенлин увидит «летающую девушку», его сестру, и ее унизительное положение.
Тему Волеты они не затрагивали в течение недель, что последовали за неловким чтением рекламного плаката «Паровой трубы», и Сенлин уважал молчание Адама. Но теперь, казалось, нужно что-то сказать – или, точнее, Адам хотел что-то сказать.
– Том, я хочу поведать тебе, откуда пришел.
Юноша откашлялся и поднял взгляд на Сенлина, который как раз тихонько откладывал аэрожезл в сторону. Бывший директор школы сложил руки на столе, давая Адаму возможность собраться с духом и найти нужные слова. «Страницы» кабинета, казалось, чуть плотнее закрылись над ними, а болтающаяся лампочка, словно фонарик на осеннем празднике, смягчала темноту. Затем Адам начал свою историю.
Адам Борей родился в степях Хайяма на западе Ура, где земля была золотой из-за многолетней засухи, а небо выглядело как голубая пустыня. Его отец работал в шумерском Депо, где пересекались множество жизненно важных железных дорог, обменивались грузами и уползали извилистыми маршрутами в обширные поля высокой буйволовой травы, словно черные многоножки.
Вдали над землей подымался туманный силуэт, точно единственный волос на голове глубокого старца – Вавилонская башня. В детстве он звал ее «ловцом сновидений».
Город Шумер стоял на сваях над матрицей рельсов и сортировочных путей Депо. Здания были тонкими и хлипкими, как игральные карты. Не важно, где ты стоял, сидел или спал, под ногами всегда рокотали поезда. Пар струился и сочился через каждую трещину и дырочку, как будто под серыми от грязи дощатыми настилами клубился вулканический источник. Между зданиями не было улиц, только пустые каналы, на дне которых, под городом, ходили составы.
Волета родилась всего через десять месяцев после Адама – достаточно быстро, чтобы считать ее почти двойняшкой, – и он был ей яростно предан. Она росла счастливым, отважным ребенком, наделенным природной грацией, которую лишь оттачивала окружающая среда. Город сотни пешеходных мостиков и тысячи натяжных тросов стал сценой для маленькой эквилибристки. Тугие канаты пролегали над каналами, в которые без предупреждения врывались тонны мчащегося напролом железа. Клубы дыма из труб выстреливали волнами и могли ошпарить идущего по канату человека. Только отважные и безмозглые пересекали город по канатам, а не по мостам, и Волета превзошла всех с уверенностью белки. Она прыгала между водосточными и спускными желобами и танцевала по проводам, словно не осознавая, что за нею повсюду, как тень, следует вероятность падения в двадцатифутовую яму.
Адам жил в смертельном страхе, что однажды она поскользнется и упадет на железные рельсы. Но Волета была проворнее, чем он мог себе представить.
В отличие от их отца.
В нижней части шумерского Депо несчастные случаи были обычным делом. Плохое освещение, тусклая атмосфера, полная пара и дыма и так густо проложенные рельсы, что нельзя ни шагу ступить, не наткнувшись на тот или иной путь. Толпы грузчиков и стрелочников жили в постоянной опасности, и все же для Адама и Волеты стало неожиданностью, когда бригадир постучал в дверь их дома, сотрясая фасад, и сообщил матери, что ее муж поскользнулся на носке полированного ботинка другого человека и угодил под колеса медленно едущего вагона по самые бедра.
Ей сказали, что умер он не быстро.
Их мать, практичная женщина, не просила подробностей. Детали нужны лишь для того, чтобы побороть отрицание, а она была не из тех, кто отвергает жестокие факты жизни. Она поблагодарила бригадира, закрыла дверь, вытащила из кедрового сундука черное платье и стала его гладить. Адам надеялся, что унаследовал ее прагматизм. Это было очень практичное желание.
Будучи крепкой духом, их мать в юности переболела сильной лихорадкой, которая потом время от времени возвращалась, сначала с перерывами, а затем и чаще, что сделало ее неспособной поддерживать Адама и Волету в последние годы их учебы.
Адам был послушным учеником на протяжении всей юности, получал высокие оценки и даже надеялся поступить в университет. Но теперь это стало невозможным. Он должен был найти работу, и высокие оценки ему бы не помогли. В шумерском Депо была только одна работа для молодых людей, рожденных от непримечательных родителей: кровавая, смертельная. Он не сомневался, что старый бригадир отца подыщет ему место в Депо, и, хотя придется начать с жалкой зарплаты, он будет, по крайней мере, трудоустроен. Даже мысли об этом хватило, чтобы его зазнобило. После смерти отца подбрюшье города на сваях стало таким же ужасным, как бездонная яма. Даже с пешеходного моста Том глядел во мрак с ужасом.
Тогда же, пока катастрофа была еще свежа и последствия не улеглись, мать снова слегла из-за рецидива детской лихорадки. Жар сжигал ее, но она сопротивлялась бреду, которому мог поддаться менее практичный человек. Она лежала неподвижно в течение двух дней, глядя ясными глазами
