– Почему тогда вы держите их взаперти? То есть я хотел сказать… Ага, вы подозреваете, что они воруют еду и спят где-то в других местах?
– Н-не совсем, сэр, – пристыженно пробормотал Диммок. – Не знаю, как вам это объяснить, генерал Карпентер. Я… Мы их запираем, потому что там полнейшая чертовщина творится. Они… Короче, они исчезают.
– Они что?
– Исчезают, сэр. Растворяются в воздухе. Прямо на глазах.
– Да что вы городите?!
– Вы слышали меня, сэр. Сидят на койке или стоят, потом – фьють, и поминай как звали. Иногда в палате «Т» две дюжины человек, а порою никого. Они появляются и исчезают без цели и закономерности. Поэтому мы приказали запереть палату, генерал Карпентер. За всю историю войн и боевых ранений не случалось ничего подобного. Мы не понимаем, что предпринять.
– Доставьте мне троих пациентов из палаты «Т», – приказал генерал Карпентер.
Натан Райли съел тост по-французски с яйцами по-бенедиктински, выпил две кварты янтарного эля, выкурил сигару «Джон Дрю», деликатно рыгнул и покинул стол, за которым завтракал. Спокойным кивком приветствовал Джентльмена Джима Корбетта, который отвлекся от разговора с Алмазом Джимом Брэди, и перехватил Натана на пути к стойке.
– Как думаешь, Нэт, кто в этом году главный приз возьмет? – поинтересовался Джентльмен Джим.
– «Доджерс», – ответил Натан Райли.
– У них же питчера нормального нет.
– У них Снайдер, Фурильо и Кампанелла. Поверь мне, Джим, в этом году они выиграют. Бьюсь об заклад, раньше, чем кто бы то ни было до них. К тринадцатому сентября самое позднее. Запиши. Проверь, угадал ли я.
– Ты всегда угадываешь, Нэт, – сказал Корбетт.
Райли улыбнулся, расплатился по счету, фланирующей походкой вышел на улицу и поймал конку до Мэдисон-сквер-гарден. Выйдя на углу Пятидесятой и Восьмой авеню, он поднялся по лестнице в букмекерскую контору над лавкой по ремонту радиоаппаратуры. Букмекер покосился на него, извлек конверт и отсчитал пятнадцать тысяч долларов.
– Рокки Марчиано побил Роланда Ла Старцу техническим нокаутом в одиннадцатом раунде, – прокомментировал он. – Нэт, какой дьявол тебе помогает так угадывать?
– Я этим на жизнь зарабатываю, – усмехнулся Райли. – Ставки на выборы принимаете?
– На Эйзенхауэра двенадцать к пяти. На Стивенсона…
– Адлай не в счет, – Райли положил на конторку двадцать тысяч. – Я за Айка. Запиши на меня.
Он покинул контору и отправился к себе в номер «Уолдорфа», где его, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, ожидал долговязый тощий юноша.
– Ах да, – произнес Натан Райли. – Вы ведь Форд, не так ли? Гарольд Форд.
– Генри Форд, мистер Райли.
– И вам нужны инвестиции в тот проект машины, которым вы у себя в велосипедной лавке занимаетесь. Как вы ее назовете?
– Я называю ее ипсимобилем, мистер Райли.
– Гм. Не нравится мне это название. Почему бы не попробовать… автомобиль?
– Отлично, мистер Райли. Так и сделаем.
– Вы мне нравитесь, Генри. Вы молоды, энергичны и гибки. Я верю в ваше будущее и верю в ваш автомобиль. Я вкладываю в ваше предприятие двести тысяч долларов.
Райли выписал чек и поторопил Генри Форда к выходу. Потом, взглянув на часы, внезапно почувствовал тягу вернуться и осмотреться, как там дела. Он прошел в спальню, разделся, натянул серую пижаму и серые брюки. Нагрудный карман пижамы пересекали крупные голубые буквы: ГОСП. США.
Он закрыл дверь спальни и исчез.
Он возник в палате «Т» Сент-Олбанского госпиталя армии Соединенных Штатов, у своей койки, одной из двадцати четырех идентичных, стоявших вдоль стен длинного каркасного барака. Не успел он и выдохнуть, как его скрутили три пары рук. Не успел он и задуматься о сопротивлении, как ему вкололи через шприц полтора кубических сантиметра тиоморфата натрия.
– Первый пошел, – возвестил кто-то.
– Не расслабляйся, – сказал еще кто-то. – Генерал Карпентер велел троих сцапать.
Когда Марк Юний Брут покинул ее ложе, Лейла Мэйчен хлопнула в ладоши. Явились рабыни подготовить госпожу к омовению. Она помылась, оделась, надушилась и позавтракала фигами из Смирны, розовыми апельсинами и графином «лакрима кристи». Потом выкурила сигарету и велела подать паланкин.
У ворот ее дома, как всегда, было не протолкнуться от обожателей из Двадцатого легиона. Два центуриона оттолкнули носильщиков от шестов паланкина и водрузили их на свои широкие плечи. Лейла Мэйчен усмехнулась. Юноша в сапфировом плаще рассек толпу и подбежал к ней. В его руке блеснул клинок. Лейла приготовилась встретить смерть с достоинством.
– Госпожа! – воскликнул он. – Госпожа Лейла!
Он разрезал кисть левой руки и запятнал кровью ее одеяние.
– Кровь моя – самое малое, что могу я принести тебе в дар! – возопил он.
Лейла нежно потрепала его по голове.
– Глупый мальчик, – проворковала она. – Ну зачем?
– Ради любви к вам, о госпожа!
– Сегодня вечером в девять я приму тебя, – прошептала Лейла. Он уставился на нее, и она, не выдержав, рассмеялась. – Обещаю. Как тебя зовут, красавчик?
– Бен Гур.
– Сегодня вечером в девять, Бен Гур.
Паланкин понесли дальше. Мимо Форума, жарко споря, проходили Юлий Цезарь и Марк Антоний, он же Энтони. Увидев паланкин, Юлий сделал резкий жест центурионам, и те замерли. Цезарь отдернул занавеси и уставился на Лейлу. Та окинула его безразличным взором. Лицо Цезаря дернулось.
– Почему? – хрипло спросил он. – Я умолял, преклонялся, подкупал, плакал, но прощенья мне нет. Почему, Лейла? Почему?
– Помнишь ли ты Боудикку? – прошептала Лейла.
– Боудикку? Королеву бриттов? Господи, Лейла, какое значение она имеет для нашей любви? Я не любил Боудикку. Я лишь разбил ее в бою.
– И убил ее, Цезарь.
– Она отравилась, Лейла.
– Она была моей матерью, Цезарь! – Лейла вдруг наставила на Цезаря перст. – Убийца. Ты будешь покаран. Берегись мартовских ид, Цезарь!
Цезарь в ужасе отшатнулся. Толпа обожателей Лейлы одобрительно загалдела. Осыпаемая розовыми и фиолетовыми лепестками, продолжила она свой путь через Форум к храму весталок. Покинув влюбленных носильщиков, она вошла в святилище.
Перед алтарем Лейла преклонила колени, вознесла молитву, уронила щепотку благовоний в алтарное пламя и разделась. Осмотрев свое прекрасное тело в серебряном зеркале, она внезапно почувствовала укол ностальгии. Облачилась в серую пижаму и серые брюки. Нагрудный карман пижамы пересекали буквы ГОСП. США.
Улыбнулась алтарю и исчезла.
Она появилась в палате «Т» армейского госпиталя Соединенных Штатов, где ей немедля вкатили через шприц полтора кубических сантиметра тиоморфата натрия.
– И вторая, – сказал кто-то.
– Еще кто-нибудь нужен.
Джордж Хэнмер выдержал драматическую паузу и окинул взглядом места оппозиции, спикера на мешке с шерстью, серебряную булаву на алой подушечке перед спикером. Весь парламент, словно загипнотизированный страстной речью Хэнмера, затаил дыхание, ожидая, что он скажет дальше.
– Мне больше нечего сказать, – проговорил Хэнмер наконец. Его душили эмоции. Лицо было мрачным и бледным. – Я буду сражаться за этот билль на приморских укреплениях. Я буду сражаться в городах малых и больших, в полях и деревнях. Я буду сражаться за этот билль
